Это насмешка над Вороном – разбиться.

Хоть какую-нибудь опору, на краткий миг, чтобы я перехватил ветвь ногами – лапами – и распустил крылья.

Но нет. Древо насмехается надо мной. Я обречен либо разбиться насмерть с ветвью в руках, либо взлететь, но бросить ее.

Как долго я падаю. Что это – надежда на спасение или отсрочка гибели?!

Взять ветвь в зубы я не могу – она слишком толста. Пальцами ног не ухватить. Не ухватить никак, чтобы удержать при смене облика.

Черная пустота. И я камнем лечу вниз.

Нет, я не верю, что разобьюсь. НЕ ВЕ-РЮ!!

Сархад рухнул на что-то большое и жесткое. Это «что-то» медленно летело вниз, потом развернулось, и сидхи услышал прикосновение мысли:

«Цел, Вороненок?»

– Вран? Мой Король?

«Скажи спасибо Фросину. Без него я слишком поздно узнал бы, что тебе нужна моя помощь».

– А откуда Фросин знал об этом? Почему он мне помог?

«Спроси у него. Или потом вместе посмотрим в Котле».

Сархад не ответил, он распростерся на спине Ворона, совершенно обессиленный.

«Куда тебя отнести?»

– Вынеси меня из этой гадкой темноты. Дорогу в мир сидхи я найду сам…

«Хорошо. Отдыхай пока».

– Послушай, а как ты – смог? Ты ведь говорил, что теперь ты – человек?..

«Я человек примерно так, как люди бывают благородными или подлецами. Один может совершить преступление, но не делает его, – такого называют благородным. Другой – напротив. А я – я запрещаю себе прибегать к Силе. Но в самом крайнем случае…»

– Спасибо.

Внезапно они вылетели под звездное небо. Неяркий свет звезд показался после той кромешной тьмы ослепительным.

«Сам лететь сможешь, Вороненок?»

– Да, вполне. Спасибо, мой Король.

«За что? Я послал тебя на дело, в котором ты рисковал жизнью. Я же и спас тебя. Не за что меня благодарить».

– И всё равно – спасибо.

Сархад сменил облик, взял ветвь в когти и взлетел. В свете звезд он увидел Великого Ворона во всем его могуществе.

Коварный всегда считал, что сам он в птичьем облике огромен. Но рядом с Враном он выглядел меньше, чем птенец-сеголеток перед матерым самцом.

Домой. В место, которое мне всегда было чуждым.

Я покинул родной дом так давно, я сам с той поры неузнаваемо изменился дважды? трижды?

Город Белых Сосен. Стольный град сидхи. Родина.

Самое чуждое мне место во всех мирах, где я побывал.

Когда-то я хотел нарушить мирное и благостное течение их жизни. Я кричал: нельзя жить в вечной грезе! Младший брат пытался удержать меня… но я надолго заставил его замолчать.

Интересно, что он сделает со мной, если мы сейчас встретимся? Вернее, что он попытается сделать?

Отец… когда-то я ненавидел его. А сейчас понимаю, что он, наверное, был прав: его народу нужна та жизнь, которой он живет. Именно это для них – счастье.

Но это никогда не будет счастьем для меня. И городу Белых Сосен никогда не быть моим домом.

Интересно, он изменился за эти почти полторы тысячи лет?

Не удивлюсь, если – нисколько.

Сархад снова летел в молочно-белом тумане, но на сей раз он твердо знал дорогу. Сидхи отгородились от внешних миров так давно, что тогда еще, кажется, не существовало людей. Или эти звероподобные существа мало интересовали Древних и Высших.

Туман начал светлеть, Сархад спустился вниз (это оказался утес), сменил облик.

Он стоял на границе запретной страны.

Старший сын короля сидхи запел. Слова приходили сами собой, хотя Сархад никогда не знал их: он впервые входил в сокрытый город.

И – врата распахнулись. Сархад еще не видел их, но ощутил перемену.

Туман пронизали золотые лучи. Он засветился, засиял – сплошной свет, не имеющий ни источника, ни лучей, не рождающий тени. Бело-золотой свет – и только. Глазам больно.

Потом он – туман? свет? – начал редеть. Перед Сархадом стояла радуга.

Торжественное и радостное семицветье.

И сидхи пошел вперед, под эту арку врат в запретный город.

Дошел до обрыва. Взглянул вниз.

Последние остатки тумана разошлись.

Под утесом белел лес шпилей.

Шпили, как и весь город, были выточены из сосны. Шпилями завершалось всё – дома, дворцы, беседки… Шпили большие и малые, высокие и низкие, покрытые резьбой, ажурные, ступенчатые. Город стремительно рвался ввысь, и маленький зал, где едва могла разместиться дюжина Древних, уходил вверх на десятки локтей до купола – и потом на столько же до вершины шпиля.

Здесь не было места горизонтали. Здесь царила вертикаль. Стрельчатые окна, узкие как бойницы, колонны и полуколонны, срощенные по две, по три… сложнейшая вязь узоров, служившая Древним тем языком, которым они рассказывали о своих грезах.

Сархад, держа в руке ветвь Древа, начал долгий и осторожный спуск с утеса.

Коварный не понимал сам себя: перед ним был город, который он, сын короля, без колебаний отринул много, очень много столетий назад, но – сейчас он не мог не восхищаться красотой и гармонией этого мира, чуждого, но никак не чужого.

Впервые он ощутил щемящее чувство родины.

В городе Белых Сосен действительно ничего не изменилось. Звучала музыка, под нее велись речи, похожие на песни, и сидхи двигались, словно танцуя.

Белый, серебристый, голубой, светло-зеленый, другие мягкие цвета – на этом фоне черные одежды Сархада выглядели вопиюще-чуждыми, а его стремительный шаг к одной, отнюдь не пригрезившейся цели, был некрасив, неуместен, недопустим!

Словно в нежную и изящную музыку диссонансом ворвался резкий аккорд.

Словно хищная птица ринулась на стайку певчих.

Сархад начал подниматься на мост, ведущий к королевскому дворцу, когда ему навстречу вышел Гвейр.

Брат.

– Зачем ты снова здесь, Сархад?

– Любезно же ты меня встречаешь! Я думал, мне скажут: «Добро пожаловать домой».