– Всё так, – кивнул Король. – Но Стражу нужен меч.

– У меня нет меча, – развел руками тот. – Он был уничтожен. Давно. Неужели ты не знаешь: наши мечи сделаны из ветвей Белого Древа. Каждый сидхи получает такую ветвь один раз в жизни. В какой-то мере его меч – это и есть его жизнь. И когда мой меч вспыхнул от удара по кремневой щетине Кабана, когда мой меч сгорел – в тот миг погиб, пожалуй, и сам Сархад Коварный… Сархад-узник – это уже другое…

– Ты всё очень правильно объясняешь, – одобрил Вран. – А теперь и Сархада-узника нет, поэтому лети.

– Куда? Зачем?

– К Белому Древу. За новой ветвью. За новым мечом.

– Но это невозможно.

Бендигейд Вран приподнял брови:

– Мне послышалось или здесь было произнесено слово «невозможно»?

Люди говорят о самом рискованном: пройти по кромке. Страшную тьму они зовут кромешной.

От кого они узнали о самом опасном месте всех известных миров? – о Кромке.

Впрочем, неважно.

Я сейчас иду по кромке. По Кромке Миров. По кромке своей судьбы. По всем мирам, сколько их ни существует, – и ни по одному из них.

Иду второй раз в жизни. Страшно и весело. Хотя веселиться рано, а бояться – поздно.

Спасибо Врану, что отправил меня к Белому Древу – сам бы я не осмелился и думать о том, чтобы попытаться просить вторую ветвь на меч.

Даст ли?

Кто тут произносит слово «невозможно», хм?

Что ж, попробуем.

Даже если это будет стоить мне жизни.

Сархад вошел в туман – плотный настолько, что сидхи не видел собственной вытянутой руки.

Это было большой удачей: к Древу можно пройти только через туман.

Это было смертельным риском: в тумане можно потеряться.

Буквально: потерять себя.

Забыть, кто ты и зачем ты. Стать одним из тех духов, которых Кромка выпьет до дна, – безумным призраком, покорным мороком.

Сархад предпочел бы этому смерть, которой сидхи были подвержены, хотя и иначе, чем люди.

Был лишь один способ уберечься от коварства Кромки: как можно яснее думать о том, зачем ты пришел сюда. И Сархад думал – об Эссилт, о Бендигейде Вране, о Котле Керидвен, которому почему-то в Стражи понадобился он, Сархад Коварный, хотя наверняка десятки более достойных воителей – людей, сидхи, богов – мечтают об этом.

В молочно-белом тумане что-то темнело. Сархад боялся поверить в свою удачу, но нет – это действительно было Древо. Исполин, который был старым во времена юности Сархада, – и, наверное, во времена юности Бендигейда Врана. Разве что Седой мог помнить Древо молодым.

Сархад подошел к Древу, погладил его шершавую кору. Оно в ответ зашумело, хотя сидхи не мог понять, чем: листвы на нем не было, да и ветер здесь никогда не дул.

– Я Сархад, – сказал он Древу. – Когда-то ты дало мне ветвь на меч, но он был уничтожен. Теперь Бендигейд Вран хочет, чтобы я стал Стражем Котла. Мне нужен новый меч. Прошу, дай мне ветвь опять.

Не последовало ничего, что Сархад мог бы счесть ответом. Тогда сидхи подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветвь и стал взбираться.

Древо может предстать каким угодно. Это я знал по рассказам сородичей, в этом я убедился в прошлый раз. Мало кто из пришедших за мечом проделывал весь путь по дереву, большинство оказывалось в других мирах. Было одно-единственное правило: если ветвь обломится в твоей руке – начинай спуск и не выпускай ее ни за что.

Я лез. Древо становилось заметно толще, и мне показалось, что оно растет корнями вверх. Впрочем, расти оно хоть корнями вбок – ветви пока не желали обламываться, а значит – вперед!

Вокруг по-прежнему был белый туман, Сархад продвигался ощупью. Неожиданно под его рукой вместо шершавой коры оказалась гладкая ступень. Сидхи поискал повыше – точно, еще одна. Рискуя упасть, он дотянулся коленом до нижней, руки нашаривали ступени выше и выше, и Сархад сначала полез, а потом, осмелев, пошел по этой лестнице.

Выше что-то светлело. Проход?

Это действительно был проем. Почему-то он имел форму скважины для человеческого ключа.

За дверным проемом, или вернее сказать – за огромной замочной скважиной, был целый мир.

Он был светлым, хотя над ним не сияло солнце.

Да-а, я рано решил, что меня уже удивить невозможно.

В этом мире не было ничего, имевшего бы твердые формы. Ничего, что я мог бы назвать большим или малым. Ничего, что я мог бы назвать близким или далеким. Ничего, что я мог бы назвать лесом, горой или человеком.

Вернее, всё это было, но оно постоянно превращалось одно в другое.

Я видел поля, реку, холм – и тут же всё это оказывалось странным убором на голове юной девушки. Я видел бушующее море, буруны которого становились непокорными кудрями седого старца. Я видел, как ветер рвал листья с осеннего дерева, а те разлетались тысячами желтокрылых бабочек, одна из них пролетела рядом со мной и оказалась с меня ростом, а тело у нее было девичьим.

По небу летел корабль со странными парусами. Внутри морской раковины дремал новорожденный ребенок. Верхом на рыси проскакала дева-сидхи, и эта рысь была ростом с хорошую лошадь. Пролетел странный полосатый рыже-черный зверь, похожий на немыслимых размеров кота, – а крылья у него были как у бабочки, только гигантскими.

Я увидел танцующую женщину в разноцветном пышном платье, но когда я подошел поближе, то оказалось, что ее зеленая юбка – это солнечный летний полдень, левый рукав – весенний рассвет, правый – осенний закат, а развевающиеся волосы – зимняя ночь.

Но какими бы ни были чудеса этого мира, мне была нужна ветвь. А значит – вперед и вверх.

Правда, идти вверх в этом текучем царстве грез было непросто. Я долго карабкался по скалам вдоль горной реки, а потом оказалось, что это было лишь лицо с резкими чертами и пряди волос. Я переходил по мосту реку, а обернувшись, видел, что мостом были мужская и женская руки, соединенные в пожатии. Я видел вдали Хоровод Великанов, освещенный лучами заката, – но он оказывался внутри детского мячика…

Я не знаю, сколько я там бродил. Боюсь, внутри этого мира со временем творились такие же шутки, как и с пространством.

Сначала меня это удивляло. Потом – злило. Я рвался к цели – и не знал, продвинулся ли хоть на шаг.

Потом… я просто принял этот мир – таким. Я должен идти вперед и вверх – и я буду это делать. Мир будет вечно меняться – что ж, он таков. Мне не изменить его, ему не изменить меня. Я не стану тратить силы на спор с ним. А он пусть спорит со мной, раз такова его природа.