На следующий день оно появилось на первой странице «Геральд трибюн», потом его перехватило Ассошиэйтед Пресс, и оно замелькало в газетах по всей стране. Через два месяца Малыш Рут умер. А в 1949 году Нат Фейн получил за этот снимок Пулитцеровскую премию.

Эбби указала на фотографию:

— Она здесь как будто не к месту…

Я покачал головой:

— Нет.

Она явно была заинтригована.

— Почему?

— Посмотрите на нее хорошенько. Теперь закройте глаза.

Эбби взглянула на меня.

— Закройте глаза.

Она подчинилась.

— Скажите, что вы видите.

— Его лицо.

— Вот именно. Хотя на фотографии его нет.

Я подошел к стене и выдвинул большой холст. Портрет Малыша.

— Ого. — Она с минуту разглядывала его. — А вы показывали это своим преподавателям?

Я покачал головой.

— Ну так покажите.

Я вернул картину на место.

— Я… короче говоря, я рисую портреты. По крайней мере пытаюсь.

Она уставилась на меня. Ей явно не хотелось уходить.

— Почему?

Я пожал плечами:

— Потому что они говорят без слов.

Эбби кивнула.

— Мне, к сожалению, пора. Наверное, он беспокоится. Проделал такой путь, а меня нет дома.

— Кто такой «он»?

— Папа. — Она взглянула на часы. — Значит, в семь?

Я посмотрел на свое пустое запястье.

— Конечно.

Она засмеялась.

— Спасибо за чай.

— Чая у меня хватает. А если закончится, я всегда могу наворовать еще.

Эбби натянула козырек кепки на глаза и заговорила тише:

— И… спасибо за вчерашнее.

Я поставил кружку.

— Всякий бы сделал то же самое.

— Да? — Она покачала головой. — Один тип с биноклем наблюдал за нами через окно. А второй шел мимо и притворялся, будто ничего не видит.

— Откуда вы знаете?

— Было трудно не заметить. Я лежала на спине.

Я сунул руки в карманы, изображая Джеймса Дина.

— В следующий раз выберите кого-нибудь покрупнее. Вы ведь трудностей не боитесь?

— Вы всегда шутите, когда с вами пытаются говорить серьезно?

Долгая пауза.

— Я снял эту студию почти год назад в надежде на то, что смогу продать свои работы. — Я обвел комнату жестом. — И пока еще не продал ни одной. Юмор помогает мне… Это занавес, за которым я прячусь, чтобы люди вроде вас не догадались, что король-то голый.

Эбби прикусила губу.

— Судя по тому, что болтают в городе, вы действительно любите щеголять нагишом.

— Это новая рекламная кампания, чтобы привлечь клиентов.

— Жаль, что никто к вам так и не зашел.

— Запрещенный удар.

Она пересекла комнату, взяла портрет мисс Рейчел и водрузила его на витрину.

— У каждой картины должно быть название. Это поможет людям сориентироваться. Точнее, покупателям. — Эбби ненадолго задумалась и указала на мисс Рейчел: — «Довольная жизнью». Потому что так оно и есть.

Девушка сняла с одной из картин пыльный ярлычок с надписью «$300» и повесила его на портрет мисс Рейчел. Потом осторожно подставила впереди единичку и отступила на шаг, покусывая ноготь. Она наклонила голову набок, задумалась, а потом исправила 3 на 8.

— Люди в наших краях хотят видеть, что приобретают нечто ценное. Если вы не цените свои работы, разве они будут это делать? В Нью-Йорке с вами бы поторговались, но здесь… — Эбби широким жестом указала на пешеходов за окном. — Здесь люди просто покупают — если, конечно, не торчат у витрины.

Она опустила козырек кепки и исчезла за углом, так и не сказав мне своего имени.

Я выровнял лодку и принялся грести, когда из-под брезента послышался приглушенный голос:

— Эй, да ты отлично справляешься. Ты ведь уже это проделывал?

— Ну да, пару раз.

Эбби легла на бок.

— И похоже, у тебя неплохо получалось.

Она улыбалась и явно испытывала прилив адреналина от сочетания фентанила с «Актиком». Я греб, стоя на коленях, по моему лицу катился пот.

— Во всяком случае, мне никогда особенно не нравился Чарлстон.

Она закатила глаза.

— Еще не поздно повернуть назад.

Эбби покачала головой.

— Я с тобой.

Я потрогал ее ноги: несмотря на жару, они были холодными.

— Как ты себя чувствуешь?

Эбби неловко заерзала.

— Не лучше.

— Голова болит?

Она кивнула и попыталась улыбнуться. Однажды Эбби сказала, что ее мигрени похожи на бесконечное катание на «американских горках», когда вдобавок сосед стукает тебя локтем по голове.

Привязанное буксирным тросом второе каноэ плыло позади, выделывая на воде зигзаги. Древние дубы на берегу, изогнутые и скрюченные, простирали ветви над водой, образуя полог, который наводил на мысли о затерянных землях и призраке Оцеолы. Из воды торчали пни кипарисов, поперек реки лежали сухие стволы — мостики для животных и ловушка для рыб. Здесь, у истока, где Сент-Мэрис достигала не больше пяти метров в ширину, тащить каноэ волоком было неизбежно. Глубина не превышала тридцати сантиметров, так что каждые несколько минут я вылезал, перетаскивал обе лодки через бревно или через отмель, запрыгивал обратно и отталкивался, чтобы снова вылезти и начать все сначала. Потом я впрягся в самодельную упряжь и три часа шагал вдоль берега по щиколотку в воде.

В отличие от западных рек, которые пробивают каньоны в скалах, берега Сент-Мэрис меняются после каждого дождя, поэтому трудно обозначить ее точные границы. Сегодня река достигает трех метров ширины, но пройдет дождь, и она за сутки разольется до пятидесяти-шестидесяти метров, чтобы на следующий день сократиться до трех или, наоборот, расшириться до семидесяти. Тот, кто покупает или строит здесь дом, в первую очередь хочет удостовериться, что его жилище находится вне досягаемости паводка.

Вытекая из болота, река минует Мониак, а затем, если верить карте, течет к шоссе № 121, до которого двадцать километров. Но это неправда. Тот, кто составлял эту карту, наверняка был пьян. Не двадцать, а сорок километров. Плыть по Сент-Мэрис — нелегкий труд, и в то же время в этих местах есть что-то прекрасное, загадочное, даже доисторическое. Упустить это — значит лишиться очень важного знания о реке. И Эбби меня понимала. Именно поэтому она сказала: «По реке от Мониака». Если посмотреть с вертолета, река круто сворачивает влево, то есть на восток, и тянется через северную оконечность Макленни. Затем поворачивает на север и делает крюк к Фолкстону, причем петляет так, что вместо одной мили проделываешь две. Возле Фолкстона — поворот вправо, а потом, зигзагами, на восток, к побережью. Напрямик от болота до океана — чуть меньше ста километров. Длина реки — километров двести, плюс-минус. Чаще плюс, чем минус.