Дама опешила, она была поражена: человек, принимающий одежду у публики и выдающий взамен жетоны с номерами, не просто разговаривал с ней, он учил.

– Уж не хотите ли вы сказать, мой непредсказуемый незнакомец, что я и есть оправа для своих бриллиантов? Да Бог с вами, вы еще и решите, что оправа недостаточно хороша.

Гардеробщик вернул согнутое тело в нормальное положение:

– Бриллианты даруются Богом, оправа делается человеком, это есть со-творчество.

Дама развернулась к дверям, и ее кавалер едва успел толкнуть тяжелые створки – надушенное сверкающее меховое недовольство со свистом воздуха, выпущенного из шара, покинуло стены театра. Прозвенел звонок, приглашающий зрителей в зал.

Занавес поднялся, и публика была ослеплена – нет, не светом софитов и рамп, а белоснежными декорациями и сияющим, даже на их фоне, во славе своей Богом, сменившим лохмотья нищего на приличествующие ему одежды. Подле него находился человек, так же переодевшийся в антракте. Камзол мецената с золотыми эполетами и блестящими пуговицами вкупе со всем нательным бельем был сброшен. Единственным предметом туалета, дабы не шокировать зрителя, в особенности дам, служил фиговый листок, прикрывающий известную часть тела. Тем не менее смена нарядов не повлияла на смену ролей. Бог пребывал в амплуа нищего, протягивая руку человеку за подаянием.

Обескураженный и явно обнищавший ввиду прописанной роли меценат изумленно воскликнул:

– Господи, да я бы рад, да все, что есть, но, – свободной рукой он похлопал себя по бокам, где должны бы находиться карманы: – что же подать могу я тебе, имеющему все и являющемуся всем, ведь нет у меня ничего теперь.

Бог гласом громовым возвестил со сцены:

– Любви жду я от тебя, только ее имеешь всегда, независимо от наличия или отсутствия карманов, и только любовь человека спасет Бога от нищеты, ибо рассеял сам себя по мирам намеренно познать собирающую силу жертвы через жертвенность ее составляющих.

Занавес опустился, театр погрузился в тишину, аплодисменты застыли в воздухе, артисты на поклон не вышли.

О, чудище, что в сад ворвалось мой

И растоптало все цветы,

Яви свой лик, хочу с тобой сразиться,

И назовись, чтоб именем твоим

Я ненароком не назвал детей своих.

Любимый, успокойся, это просто ветер,

Да и он нам только снится.

Твой сад нетронут, цел цветник,

А плод, что в нем растет, разделим на двоих.

Мастер который день пребывал в задумчивости, он практически не отходил от окна, пытаясь что-то разглядеть через пыльное стекло в небесах, меняющих пред его взором глубокую синеву на россыпь мерцающих звезд, бледнеющих и исчезающих при появлении дневного светила, чтобы вернуться снова, когда Земля вновь отвернет от приткнувшейся на ее плечах среди прочих творений человека мастерской – неказистой, с полуразвалившимся дымоходом, закопченными потолками и ее хозяином, виднеющимся в оконном проеме застывшим изваянием.

Мальчик-подмастерье, прибегающий сюда по утрам, садился на скамью у стены и сидел там тихо, как мышь, ожидая окончания затянувшейся амнезии мастера. Он понимал: нет работы – нет жалования, но, опасаясь гнева старика, не решался прервать его непонятную медитацию каким-нибудь вопросом, да и что было спрашивать…

– Вы ждете вдохновения, мастер?

– Да, болван! Разве не видно?

Или:

– Когда начнем работать, мастер?

– Можно подумать, ты когда-нибудь работал, бездельник.

Мальчик улыбнулся, он прекрасно изучил старика – делай, что говорят и не спрашивай зачем. В конце концов, все всегда становилось на свои места – непонятные завитушки, крючки, застежки и шпильки, доверенные мастером его неумелым детским рукам, становились в свои пазы, прятались в гнезда и углубления, натягивались на валы, цеплялись за пружинки, и птицы, выточенные из дерева или выкованные из железа, начинали вращать головами, хлопать крыльями и раскрывать клювы, молоточки в лапах медведей и ослиных зубах стучали по наковальням, высекая из них самые настоящие искры, а внутри расписных алебастровых шаров звенели колокольчики, помещенные туда мастером самым невообразимым образом в отдельной комнатке, вдали от любопытных глаз.

Юный подмастерье, погрузившись в воспоминания, не заметил, как старик оторвался от созерцания далеких миров и подошел к нему:

– Есть работа, сынок.

– Что на этот раз, мастер? – с готовностью очнулся мальчик и потянулся за фартуком: – Разводить огонь, точить ножи, готовить кисти?

– Не спеши, – старик присел на скамью рядом с помощником: – есть цель, но нет пути.

– Вы что-то задумали, но не знаете, как сделать? – с искренним удивлением спросил подмастерье.

– Именно, – ответил мастер и обхватил голову руками. – Я создал множество вещей за свою жизнь: часы, ветряки, флюгеры, игрушки, домашнюю утварь, приспособления для удаления зубов и принятия родов, садовые ножницы, что рубят ветки высоко над головой, и винт, ползущий глубоко в землю; заколки, удерживающие прически и корсеты у дам, а также панталоны у мужей; поющие шкатулки и хитрые замки, хранящие тайны этих шкатулок, – всего и не упомянешь. Но это изделия ремесленника, а не мастера.

– Вы хотите что-то?..

– Великое, – прервал мальчика старик, согласно кивая головой. – Да-да, именно великое. Я хочу создать, точнее, повторить, яблоко познания.

Опешивший ученик посмотрел на мастера. Редкие седые волосы, обычно безжизненно свисающие с лысеющего черепа, от возбуждения приподнялись, подобно пшеничным колосьям после сильного ливня; хитрые прищуренные глаза готовы были вывалиться из глазниц, а жилистые, твердые, как железо, пальцы тряслись. Старик, похоже, готов был разрыдаться: – Я не знаю, как оно выглядит, – слова еле различимо покинули его уста, нижняя губа смешно шлепала по верхней, образуя пузыри, которые тут-же лопались, добавляя характерный оттенок и без того квакающим звукам.

Мальчик, не в силах сдерживаться, расхохотался и показал пальцем на яблоко в корзине для фруктов:

– Может быть, вот так?

Мастер, взбешенный то ли дерзостью ученика, то ли недоступностью вожделенного предмета своего замысла, подскочил к столу, схватил здоровенный нож и, почти не глядя, рассек яблоко пополам.

– Знаю только, что одна часть для женщины, а вторая – для мужа. Яблоко не раскроется одному, только двоим.

– Откуда знаете, учитель? – испугавшись такого напора, спросил мальчик.

– Видел, во сне, – ответил мастер и, вдруг успокоившись, откусил от одной половинки. – Держи, – сказал он ученику и бросил ему другую.

Мальчик повертел пойманную яблочную лодочку в руках:

– У меня с пассажиром, – воскликнул он, имея в виду червячка, удобно устроившегося внутри сочной сладкой мякоти.