все еще трудился над музыкальной шкатулкой для советника, но работа подвигалась медленно.

Время уже приближалось к полудню, когда Эльза заглянула в мастерскую и проговорила:

– Так что, господин, тут к вам пришли.

– Сколько можно повторять, что во время работы я никого не принимаю?

– Я так ему и сказала, но он ответил мне на своем варварском наречии и не ушел.

– Он? Кто это он и на каком наречии он изъяснялся?

– Вот уж насчет наречия, господин, вы меня не спрашивайте. Я в них ничего не понимаю. Для меня что китайский, что эфиопский – все одно, порядочному человеку лопотать по-ихнему не пристало.

– Да кто же он такой, этот иностранец?

– И это мне неведомо. Может, китаец, может, турок, а может, еще кто похуже.

– Да откуда же он здесь взялся?

– Говорят, из владений самого султана. Да вы же сами видели, как он прибыл со всеми своими слугами.

– Ах, так это тот самый иноземный купец, который поселился в доме покойного советника Вестфаллера?

– А я вам о чем толкую битый час? Он пришел, уселся в прихожей и лопочет по-своему…

– Ну так зови его сюда.

– Как прикажете, господин. Только не пойму я вас – то никого не велите принимать, то говорите, чтобы позвала его…

– А тебе меня понимать ни к чему. Тебе нужно только исполнять мои приказы. Так что немедленно позови сюда иноземного гостя да приготовь это новомодное пойло, как его… кофий. Все иностранцы до него большие охотники.

В действительности мастера Фридриха разбирало любопытство.

Как и все достопочтенные жители славного города Нюрнберга, он чрезвычайно интересовался иноземным купцом, но не подавал виду, что это ему интересно. И сейчас весьма обрадовался, что иноземец сам пришел к нему и волей-неволей расскажет, кто он таков и зачем пожаловал в Нюрнберг.

Только одно заботило мастера: как он сможет объясниться с иноземцем. Ведь сам мастер не знал иностранных языков, а пришелец, судя по всему, не понимает по-немецки.

Прошло самое малое время, и дверь мастерской отворилась.

На пороге стоял смуглый господин с большой окладистой бородой и темными маслянистыми глазами.

Одет был иноземный гость ярко, как попугай, – по парчовому камзолу были вышиты удивительные цветы, разноцветные бабочки и райские птицы.

Впрочем, должно быть, так принято одеваться в тех краях, откуда он родом.

Мастер Фридрих поднялся, весьма церемонно поклонился гостю и учтиво проговорил:

– Позвольте приветствовать вас, досточтимый господин! Увы, не знаю, поймете ли вы меня, но я не обучен говорить на вашем варварском наречии… признаться, и других языков я не знаю, ибо мой доброй памяти батюшка, мир праху его, считал, что порядочному человеку это ни к чему…

– Ничего, я вас и так прекрасно понял, ибо кроме своего варварского наречия я знаю еще с десяток языков, ибо мой доброй памяти батюшка считал, что порядочному человеку следует уметь разговаривать с другими порядочными людьми на их языке.

К немалому смущению мастера Фридриха, вся эта тирада была произнесена на превосходном немецком, с характерным произношением жителя Нюрнберга.

– Ох! – только и нашелся сказать последний.

– Не огорчайтесь, любезный господин! У всех людей свои привычки, и все считают свои привычки наилучшими.

Тут, к счастью, появилась Эльза с подносом, выручив хозяина из неловкого положения.

На подносе помещались две чашечки настоящего китайского фарфора, серебряный кофейник и тарелка с ароматным яблочным штруделем.