– Хорошо, только учти, что второго фартука у меня нет.

– Тогда ты можешь отдать мне свой, – невозмутимо предложил он, продолжая изучать заасфальтированную поверхность, стелившуюся до самого порога.

– Это еще почему? – возмутилась она.

– Потому что ты здесь живешь, а мне еще ехать до дому на трамвае.

Отсутствие романтики и слезливых обвинений также подействовало отрезвляюще и вместе с тем положительно.

– Ну, и отлично, – согласилась она, развязывая затянутые в узел тесемки за своей спиной. – Все сковородки и противни лежат в дальнем правом углу, возле входной двери. Мочалку найдешь на шкафу, там же, где и порошок.

Он ничего не говорил и не задавал вопросов. Мартин ушел, едва справившись с противными чугунными посудинами. Затем он пришел еще раз, и еще раз. И продолжал приходить каждый день. Когда дошло до пятницы, она поинтересовалась, придет ли он в субботу, на что он ответил:

– Нет, в субботу у меня другие дела.

– Жаль. Думаю, Присцилла была бы рада твоей помощи, – улыбаясь, сказала она.

– Придется разочаровать ее. Что поделать, жизнь несправедлива, – пожал плечами он, прежде чем снять фартук через голову. – Я приду в понедельник.

Потом он не спеша повесил фартук на крючок, снял перчатки и стряхнул невидимые крошки со своих темных брюк.

– До понедельника? – сама не зная, как у нее это вырвалось, спросила она.

– Да, до понедельника, – не меняясь в лице, кивнул он.

Странная жизнь пошла – дети, к которым она рвалась всей душой на выходных, не были ее детьми. Мужчина, которого она стала ждать будними вечерами, не был ее мужем или женихом. К чему можно прийти с такой жизнью?

Единственное, что оставалось неизменным и держало ее как якорь – ночные разговоры с Мэйлин. Подруге она могла признаться во всех своих мысленных грехах, смутных догадках и тайных опасениях.

Вернувшись в комнату тем же вечером, она дождалась Мэй и обо всем ей рассказала.

– Я не понимаю, зачем он приходит, – поделилась она, наблюдая за тем, как Мэйлин раскрывает подаренный Паулем шоколад.

– Если бы я знала тебя чуть хуже, то непременно решила бы, что ты просто ждешь, когда я скажу тебе: «Ах, милая, это же и идиоту ясно – он приходит, чтобы побыть рядом с тобой». – Мэйлин вручила ей кусочек плитки, а потом облизнула самые кончики пальцев. – Но поскольку я знаю тебя не первый день, позволю себе предположить, что ты действительно не понимаешь очевидных вещей. Итак, Эмма, вот что я думаю: Мартин пытается донести до тебя свои намерения. Он не собирается тебя бросать, вот и все.

– Если так, то я должна рассказать ему про Софию и Филиппа. Это очень важная часть моей жизни, так что я не могу оставить ее в стороне.

– Поступай, как знаешь, – отламывая и для себя небольшой квадратик шоколада, покачала головой Мэйлин. – Однако я не верю, чтобы эти детки были действительно так важны. Нет, стой, я неправильно выразилась. Я не верю, что эти детки у тебя надолго. Ты просто помогаешь их тетечке по выходным, вот и все. Когда ваша мученица Инесс разродится, эта самая Ирена найдет другую постоянную прислугу, и тогда ты уже будешь не нужна в том доме.

Правдивые слова оказались холодными и неприятными – впрочем, как того и следовало ожидать. Если кто-то и мог облить Эмму ледяной водой, вернув трезвый взгляд на вещи, то этим человеком была именно Мэй.

– Кабы все дело только в работе. Думаешь, мне так нравится мыть у нее посуду?

– Ну, тебе же нравится мыть посуду здесь, – резонно заметила Мэйлин.

– Нет, здесь это совсем другое. Способ отгородиться от мира.

– Там это тоже способ отгородиться от настоящей жизни. Здесь ты моешь посуду, чтобы не думать о плохом и не тосковать, лежа в кровати, а там ты нанимаешься горничной ради игры в мамочку с несчастными детьми. Тоже иллюзия, которую ты оплачиваешь своим трудом. Я говорю как последняя стерва, но на самом деле я не знаю тех детей и мне по большому счету безразлично, что у них за жизнь. Я знаю тебя и я люблю тебя, а потому не хочу, чтобы тебе стало еще больнее.

– Так давай я тебя с ними познакомлю, – поднимая глаза, с надеждой предложила Эмма.

– Познакомишь?

– Да.

– И как же?

– Если ты поедешь со мной, я смогу показать тебе хотя бы Софию. Иногда мне удается привести ее к себе домой на часок или даже на два – так проще говорить и играть. У них в доме нельзя даже топать слишком громко, ибо просыпается эта очень чутко спящая Диана, потом она начинает плакать, а потом Ирена начинает нервничать и тоже плакать, а потом она орет на Софию и плачет уже она.

– Дурдом, – подвела разумный итог Мэйлин, отпивая чай из большой керамической кружки.

– Вот именно, других слов просто не существует. Поэтому я привожу ее к себе. Филиппа я тоже приглашаю, но он, правда, отказывается. Впрочем, это не страшно. Он теперь в таком возрасте, когда хочется доказать свою самостоятельность.

– Ну, вот поеду я к тебе в город в субботу утром. Дальше что?

– Придем домой. Мама угостит нас завтраком. Потом я пойду к ним.

– А я останусь с твоей мамой?

– Нет, – Эмма грустно покачала головой. – Мама не сидит дома – она уходит к Инесс, помогать ей по хозяйству.

Слова отозвались тупой ноющей болью. Смириться со своей ущербностью у нее не получалось, и всякий раз, упоминая о чьих-то детях, пусть даже и будущих, она надевала искусственную улыбку, скрывая кровоточащие раны даже от себя самой.

– И она разрешит мне остаться в вашем доме в полном одиночестве? А если что-то пропадет?

– Господи, Мэй, откуда такие мысли? Ничего же не пропадало все эти дни, когда дом пустовал!

– Ну и что? А вот я приеду, и какая-нибудь серебряная ложка возьмет и исчезнет из набора. Твоя мама не будет подозревать меня?

– Нет, не будет. Хотя, если ты не веришь, а я сейчас вижу, что мне тебя не убедить, то ты не обязана рисковать.

Мэйлин пересела на кровать, опустившись напротив Эммы.

– Ты действительно хочешь просто познакомить меня с Софией?

– Нет, просто… просто я привязалась к ней всей душой, но никто этого не понимает. Маме откровенно наплевать, а с Мартином я об этом не разговариваю. Глупо, но мне так хочется, чтобы хоть кто-то понял меня.

– Тогда я поеду вместе с тобой, и когда твоя мама уйдет, я выйду из дома вместе с ней. Пару часов погуляю по городу, а потом вернусь. Успеешь за пару часов?

Эмма порывисто обняла подругу, прижав ее к себе и сжимая зубы, чтобы не разрыдаться. С ней почти не случалось ничего подобного, и она не знала, как выразить эту всеобъемлющую благодарность.

Эмили почти никак не отреагировала на появление Мэйлин, и это уже само по себе было хорошим знаком – обычно, если кто-то ей не нравился, она сразу же недовольно хмурилась, при этом искренне полагая, что со стороны выглядит доброжелательной и гостеприимной. Стоило отдать должное и самой Мэй – она держалась тихо, скромно и незаметно. За завтраком она почти ничего не говорила, а Эмили не задавала вопросов. Понимая, что ее мысли совершенно детские и неуместные, Эмма все равно чувствовала некоторую обиду – ее матери не были интересны ее друзья, в то время как дочь подруги казалась ей важной и незаменимой. Со стороны казалось, что Эмили тревожится о благополучии Инесс так, как почти никогда не беспокоилась о самой Эмме.