Младший из комедиантов, пришедших к Раппиньеру, был слуга Дестена. Он сообщил Дестену, что и прочие из труппы уже прибыли, кроме мадемуазель Этуаль, которая вывихнула себе ногу за три мили до Манса.

— Но зачем ты приехал сюда и кто тебе сказал, что мы здесь? — спросил Дестен.

— Чума в Алансоне помешала нам туда ехать, и мы задержались в Боннетабле,[67] — ответил другой комедиант, которого звали Олив; — несколько встретившихся нам жителей этого города сказали нам, что вы играли тут, что вас поколотили и что ты ранен. Мадемуазель Этуаль сильно больна и просит тебя прислать за нею носилки.[68]

Хозяин соседней гостиницы, который пришел туда, услыхав о смерти Догена, сказал, что у него есть носилки, и если заплатят хорошо, то он в полдень отправит их с двумя добрыми лошадьми. Комедианты наняли носилки за экю, а также и комнаты в гостинице для труппы комедиантов. Раппиньер взялся добиться у начальника полиции разрешения играть; и в полдень Дестен с товарищами отправились в Боннетабль. День был очень жаркий; Ранкюн спал в носилках, Олив ехал на задней лошади, а слуга из гостиницы правил передней. Дестен шел пешком с ружьем на плече; его слуга рассказывал, что с ним случилось по дороге от Шато-дю-Луар[69] до деревни перед Боннетаблем, где мадемуазель Этуаль вывихнула себе ногу, сходя с лошади. В это время два человека, верхом на прекрасных лошадях, закрытые плащами, проезжая мимо Дестена, приблизились к носилкам с той стороны, где они были закрыты; они не нашли в них никого, кроме спящего старика, и незнакомец, у которого была лучше лошадь, сказал другому:

— Сегодня, наверно, все дьяволы ополчились против меня: они превратились в носилки, чтобы совсем меня взбесить.

Сказав это, он пустил свою лошадь через поле, а его товарищ последовал за ним. Олив окликнул Дестена, который немного ушел вперед, и рассказал ему о происшедшем, в чем он ничего не понял, да и не очень об этом старался.

Через четверть мили погонщик, усыпленный солнечным зноем, увязил носилки в трясину, куда чуть не попал Ранкюн; лошади порвали упряжку, и их, предварительно распрягши, пришлось вытаскивать за гривы и хвосты. Собрали обломки крушения и кое-как дотащились до ближней деревни. Упряжка носилок сильно нуждалась в починке, и, пока ею занимались, Ранкюн, Олив и слуга Дестена успели выпить в деревенском трактире. Вскоре прибыли еще одни носилки, в сопровождении двух пеших, и остановились перед тем же трактиром. Немного спустя показались другие, шедшие шагах в ста за этими с той же стороны.

— Мне кажется, что со всей провинции встречаются здесь носилки для какого-то важного дела или общей цели, — сказал Ранкюн, — и я полагаю, скоро начнется их конференция; не может же быть, чтобы их явилось еще больше.

— Да вот и еще одни! Тоже хотят участвовать в ней, — вскричала трактирщица.

И на самом деле показались четвертые — они приближались со стороны Манса. Это вызвало взрыв смеха у всех, исключая Ранкюна, который, как я вам говорил уже, никогда не смеялся. Последние носилки остановились подле прочих. Никогда не видали столько носилок вместе.

— Если бы искатели носилок, которые нам встретились, случились здесь, они были бы довольны, — сказал погонщик, приехавший первым.

— Они нам тоже попались, — сказал второй.

Вожатый комедиантов подтвердил то же, а прибывший последним прибавил, что его чуть было не избили.

— За что же? — спросил его Дестен.

— За то, — отвечал тот, — что они искали девушку, которая вывихнула себе ногу и которую мы отвезли в Манс. Я никогда не видел таких злых людей: они накинулись на меня за то, что не нашли того, чего искали.

Комедианты слушали во все уши и двумя-тремя вопросами извозчику выпытали, что помещица той деревни, где мадемуазель Этуаль повредила ногу, посетила ее и приказала доставить ее в Манс с возможной заботой.

Разговор с вожатыми носилок продолжался еще некоторое время; и один и другой рассказали, что они встретили по дороге тех же людей, которые осматривали комедиантов. На первых носилках несли кюре из Домфронта, который ехал с Беллемских[70] вод и направлялся в Манс, чтобы посоветоваться с врачами о своей болезни. На вторых несли раненого дворянина, возвращавшегося из армии. Носилки расстались: носилки комедиантов и кюре из Домфронта повернули вместе в Манс, другие — кому куда было нужно. Больной кюре остановился в той же гостинице, где и комедианты. Мы оставим его отдыхать в своей комнате и посмотрим в следующей главе, что происходит с комедиантами.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

в которой вы найдете много вещей, необходимых для понимания этой книги

Комическая труппа состояла из Дестена, Олива и Ранкюна, и у каждого из них было по слуге, хотевших со временем стать знаменитыми комедиантами. Некоторые из них уже начали играть не краснея и без замешательства, а лучше всех играл слуга Дестена: он понимал, что говорил, и был умен. Мадемуазель Этуаль и дочь госпожи Каверн играли первые роли. Каверн представляла королев и матерей и играла в фарсах.[71] Кроме того, у них был поэт,[72] или, вернее, сочинитель, потому что все бакалейные лавки королевства были полны его произведений[73] как в стихах, так и в прозе. Этот острый ум пристал к труппе почти помимо их воли; и так как он не входил в долю их доходов и даже проедал с комедиантами свои деньги, то ему давали последние роли, да и те он исполнял плохо. Заметно было, что он влюблен в одну из двух комедианток, но он был столь сдержан, хотя и несколько сумасброден, что никак не могли узнать, которую из двух он хотел прельстить надеждой на бессмертие. Он грозил комедиантам огромным числом пьес, — но пока еще был милостив к ним. Догадывались только, что он трудился над пьесой под заглавием «Мартин Лютер», из которой нашли одну тетрадь, но он, однако, отказывался от нее, хотя она была писана его рукой.[74]

Когда прибыли наши комедианты, комната комедианток была уже полна самыми пылкими городскими волокитами, из которых некоторые уже поостыли от холодного приема. Они все сразу говорили о комедии, о хороших стихах, об авторах и романах. Никогда не было такого шуму в комнате, кроме той, где ругаются. Поэт шумел больше всех; окруженный двумя-тремя городскими остряками, он изо всех сил