— Я был в одно и то же время королем, королевой и послом. Я говорил фальцетом, когда изображал королеву, говорил в нос, когда представлял посла и обращался к короне, которую клал на стул; а когда я был королем, то садился на трон, надевал корону, принимал важный вид и говорил басом. А чтоб убедиться, заплатите в трактире за нашего возницу и за нас, одолжите нам ваше платье, — и мы вам, прежде чем наступит вечер, сыграем комедию; или, если с вашего позволения хорошо выпьем, то отдохнем, потому что мы сделали сегодня трудный переход.

Предложение понравилось всем, а Раппиньер, в котором сидел дьявол, всегда побуждавший его к насмешке, сказал, что они могут обойтись платьем двух молодых людей, игравших в трактире, и что госпожа Каверн в своем обычном платье может представить в комедии все, что она захочет. Сказано — сделано. Менее чем в четверть часа комедианты, опорожнившие по две-три рюмки, были переодеты, — и возросшая толпа, разместившаяся в верхней комнате, после поднятия грязного занавеса увидела комедианта Дестена, лежащего на тюфяке; на голове у него была корзинка[40] (она означала корону). Он протирал глаза, как человек, который только что проснулся, и на манер Мондори читал роль Ирода, начинающуюся словами:

Проклятый призрак,[41] что волнует мой покой...

Пластырь, который закрывал ему пол-лица, не мешал видеть, что он превосходный комедиант. Госпожа Каверн делала чудеса в ролях Марианны и Саломеи;[42] Ранкюн удовлетворял всех в прочих ролях пьесы; и она подходила уже к счастливому концу, когда дьявол, который не дремлет никогда, вмешавшись, окончил трагедию не смертью Марианны и не отчаянием Ирода, а градом тумаков и пощечин, страшным числом пинков, бессчетными проклятиями, а затем заправским допросом, который производил господин Раппиньер, лучший из мастеров этого дела.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Плачевный исход представления

Во всяком провинциальном городке королевства есть обычно игорный дом, где каждый день собираются городские бездельники: одни для игры, другие для того, чтобы посмотреть на игроков. Там поминают имя божие всуе, немилосердно поступают с ближним, а отсутствующих убивают словом. Там разрывают каждого на части, все живут как турки и мавры[43] и всякого осмеивают, смотря по талантам, дарованным ему господом.

В одном из таких игорных домов, если не ошибаюсь, оставил я трех комедиантов, представляющих «Марианну» перед почтенной компанией, в которой председательствовал Раппиньер.

В то самое время, когда Ирод и Марианна поверяли друг другу свои чувства,[44] двое молодых людей, у которых без спросу забрали их платье, вошли в комнату в кальсонах и с ракетами в руках. Они приготовились натираться[45] и были не совсем одеты, чтобы итти в комедию. Им сразу же бросилось в глаза их платье, которое было на Ироде и Фероре.[46] Самый вспыльчивый из них, обратившись к трактирному слуге, сказал:

— Сукин ты сын, ты зачем отдал мое платье этому фигляру?

Слуга, зная, как он груб, со всей почтительностью отвечал, что это не он.

— А кто же, негодяй? — продолжал тот.

Бедный слуга не осмеливался выдать Раппиньера в его присутствии. Но тот, как самый скандальный человек, поднявшись, сказал:

— Это я. Что вы на это скажете?

— Что вы дурак, — ответил тот, сильно ударив его по уху ракетою.

Для Раппиньера, который привык сам действовать подобным образом, было такой неожиданностью, что его ударили первого, что он остолбенел, не то от изумления, не то от того, что не успел еще достаточно рассердиться, не то потому, что ему нужно было много времени для того, чтобы решиться вступить в бой, хотя бы и кулачный.

Да, может быть, все бы так и кончилось, если бы его слуга, более вспыльчивый, чем он, не бросился на обидчика и не ударил его изо всей силы кулаком прямо в середину лица и не надавал ему тумаков куда попало. Раппиньер напал с тыла и начал работать кулаками как человек, который был обижен первым. Родственник его противника принялся за Раппиньер а таким же манером. Этот родственник был осажден приятелем Раппиньера, чтобы отвлечь его внимание. На этого бросился другой, на этого другого еще другой. Наконец все, кто был в комнате, приняли в этом участие. Один ругался, другой отругивался и все дрались. Трактирщица, видя, что ломают мебель, наполнила воздух жалобными воплями.

Вероятно, все бы они погибли от ударов, наносимых табуретками, ногами и кулаками, если бы несколько городских судейских чиновников, которые прогуливались по рынку с манским сенешалем,[47] не прибежали на крики. Некоторые советовали вылить на бойцов два-три ведра воды, — и средство, может быть, подействовало бы, — но те, уставши, сами перестали. Кроме того, двое отцов капуцинов,[48] бросившихся из милосердия на поле брани, если и не установили между сражающимися прочного мира, то, по крайней мере, согласили их на перемирие, во время которого можно было договориться, несмотря на попреки с обеих сторон.

Комедиант Дестен делал кулаками подвиги, о которых и посейчас говорят в городе Мансе со слов двух юношей, начавших ссору, которыми он особенно занялся и которых он избил нещадно, а также и еще кое-кого из противной стороны, кто вышел из строя после первых же ударов. В драке он потерял свой пластырь, и все увидели, что он столь же хорош лицом, как и сложением.

Окровавленные рожи обмыли свежей водой, разодранные воротники переменили, поставили несколько припарок и кое-что зашили. Мебель расставили по местам, хотя и не в прежней целости. Наконец скоро не осталось и следов побоища, кроме неприязни, проглядывавшей на лицах одних и других.

Бедные комедианты пошли за Раппиньером, одержавшим победу. Только они вышли из игорного дома на рынок, как были окружены семью или восемью молодцами с обнаженными шпагами. Раппиньер, по своему обычаю, испытал много страху, и могло бы быть хуже того, если бы Дестен великодушно не бросился, чтоб защитить его от удара шпаги и, может быть, самому быть пронзенным; однако ему не удалось ее отбить, и он был легко ранен в руку. Тогда он выхватил свою шпагу — и в мгновение две шпаги полетели на землю; он раскроил два-три черепа, рубил по ушам и так озадачил господ, устроивших засаду, что все присутствующие признали, что им не приходилось видеть такого храбреца. Эта неудачная засада была устроена Раппиньеру двумя дворянчиками, один из которых был женат на сестре начавшего драку