Нож выпал из моей руки, которая от стальной хватки потеряла чувствительность.

– Ни хрена ты мне не сделаешь, сталкер, – прошипел «монументовец». – Будь вежливым, скажи дяде «до свидания» перед тем, как он отправит тебя в лучший мир.

Я почувствовал, как стальные пальцы легли мне на горло.

Ну, вот и всё. Одно движение кисти, и он просто разорвет мне шею. Если, конечно, у меня не получится то, что внезапно пришло мне в голову.

Мои руки все еще «горели». Огонь продолжал изнутри жечь мою кожу, хоть и немного слабее, чем тогда, когда я при помощи него пытался справиться с путами. Видимо, они медленно остывают после того, как в них направишь слишком много энергии. И ее еще там, под моей кожей, оставалось достаточно для того, чтобы выбросить вперед руку, которая легко прошла сквозь плоть «монументовца», протолкнулась через податливые ребра и достигла сердца.

Я взял его в руку и сдавил. На ощупь оно было похоже на плотный резиновый шар, бьющийся в размеренном ритме. Я почувствовал, как замер «монументовец», осознав то, что сейчас происходит внутри него…

И это было ошибкой.

Ему нужно было просто сдавить мне горло, тогда б у него, возможно, появился хоть какой-то шанс. Правда, я парень упрямый и, думаю, даже умирая, смог бы сделать то, что сделал, – выдрать из груди врага его еще бьющееся сердце.

Хватка на моей шее ослабла. «Монументовцу» стало не до меня. Сейчас он стоял и тупо смотрел, как из его груди свободно, как из открытого крана, льется зеленовато-черная густая жидкость. И я смотрел на то, как словно разорванные змеи трепыхаются в груди врага вены и артерии, выплескивая из себя кровь моего противника.

«Монументовец» постоял еще мгновение, после чего рухнул на колени и завалился на бок. По его телу прошла мощная судорога, после чего оно вытянулось – и замерло в неестественной позе. Навечно.

– До свидания, дядя, – сказал я, потирая горло.

– Ну чо, естественная тема, – сказал Фыф, поднимаясь с пола. – С дыркой в мозгу многие живут. И без мозга – тоже. А вот если мотор удалить, то тогда проблема. Хрен проживешь без мотора-то.

– Мудро ты сейчас отжёг, – сказал я. – Прям, сука, до слез. Сердце будешь свежее?

– Не, нахрен, – скривился Фыф. – Я с бодунища жрать не могу, брюхо крутит. Хотя в следующий раз не откажусь. Ладно, хорош тут зависать. Пойдем на склад этого больного на голову Повара, заберем твой шмот и снарягу. А то не ровен час набегут сюда дружки вон того бессердечного козла, замаешься в них копаться своими шаловливыми ручками. Кстати, расскажи по пути, где это ты так намастырился в тушках ковыряться? Японец, что ли, своему карате научил? Или ты на Янове, в баре Жилы целыми днями стриптизерш мацал, пальцы качал, пока я семейные проблемы решал?

– Кардана только за смертью посылать, – недовольно произнес один из «монументовцев». – Сколько ждать-то можно?

– Повар готовит небыстро, как в хорошем французском ресторане, – хмыкнул его сосед, растянув губы в слишком широкой, неестественной улыбке.

– А ты, Леший, бывал во французском ресторане? – ледяным, мертвым голосом поинтересовался Харон. Наверно, так мог бы говорить Монумент, если б ожил и принял форму человеческого тела.

– Бывал, – кивнул «монументовец». – Когда служил во Французском легионе. Вместе со Снайпером.

– Со Снайпером? – прищурился Харон. – И почему молчал об этом?

– Не люблю трепаться, – пожал плечами Леший. – Да и не спрашивал никто.

– А ты расскажи, – негромко произнес главарь группировки, да так, что у Лешего слегка мурашки по спине пробежали.

– Нечего рассказывать, – отозвался он, взяв себя в руки и поборов внезапный приступ страха перед начальством. – Больной на голову ублюдок. В командировках его посылали на самые сложные ликвидации. Всегда один ходил, даже без прикрытия. Уйдет – молчит, вернется – тоже молчит. Только зарубки на прикладе прибавляются. Многие снайперы опасаются так свои приклады метить: если в плен возьмут, каждая зарубка ой как аукнется. А этому всё по барабану было. Как не от мира сего. Не человек – машина для убийства. Поэтому все его сторонились…

– Машина, говоришь? – задумчиво произнес Харон. – Может, и машина. Всё, ждать больше не будем. Встали.

Подчиненные синхронно подчинились, на то они и подчиненные. Особенно когда тобой командует существо, которое ты ощущаешь как часть себя. И жутковато – с одной стороны, и в то же время кайф. Словно один организм шел сейчас по коридору здания к разделочному цеху Повара. И каждому члену группировки передалось некоторое напряжение, исходящее от Харона. Тот словно почувствовал что-то. И чем ближе подходили к цеху «монументовцы», тем больше охватывала их странная тревога, замешанная на боли. Не физической, нет. Внутренней. Словно от тебя, живого, кусок мяса отрубили без наркоза. И ощущается это как холодная, вибрирующая пустота внутри тебя, когда каждый нерв сигнализирует: ты с твоими товарищами больше не единое целое. Как минимум с одним из них – точно.

Харон вошел в цех, сделал пару шагов – и остановился. Следом вошли члены группировки, мгновенно рассредоточившись вдоль стен и держа оружие на изготовку.

Но стрелять было не в кого. Мясо вокруг рубленое да человеческие трупы. А на полу, держась руками за развороченную грудь и глядя в потолок единственным глазом, лежал Кардан. Мертвый. Часть единого организма, которую от него отделили. И которую уже никак не вернуть обратно.

Харон постоял над трупом, вглядываясь в него, словно хотел рассмотреть что-то особенное в мертвом теле. Потом медленно встал на одно колено и положил ладонь на лицо трупа.

– Покажи мне, – закрыв глаза, еле слышно прошептал Харон. – Покажи того, кто это сделал…

Темная, вязкая энергия, идущая от руки главаря «монументовцев», коснулась мертвых клеток организма – уже погибшего, но еще не успевшего остыть. Эта энергия легко просочилась сквозь кости черепа и, коснувшись поврежденного мозга, заполнила его, как вода заполняет губку.

И случилось чудо! Жизненные процессы, казалось, навсегда прекращенные в мертвом организме, внезапно возродились. Не в полную силу, нет. Лишь некоторые участки мозга, ответственные за память, активизировались для того, чтобы поделиться записанной в них информацией с темной энергией, на несколько мгновений вернувшей их к жизни.

И Харон увидел. То, что, умирая, видел его ученик. Кровь, хлещущую из страшной раны в груди Кардана. И человека, держащего в руке его живое, бьющееся сердце.

Что-то в лице этого типа показалось Харону неуловимо знакомым. Нет, он никогда раньше не видел этого человека, лицом похожего на голливудскую звезду. Но форма черепа… Рост… Фигура… А главное – бесстрастное выражение лица. Даже у закоренелого убийцы должно было что-то отразиться на нем, ведь не каждый день приходится выдирать сердце из живого тела. А тут стоит себе эдакая биологическая машина для убийства и как ни в чем не бывало что-то говорит странному, жуткому существу с тремя глазами.