Во всяком случае, любой спорный момент о каком-то стремлении пощадить английские войска отпадает сам по себе. Даже напротив, Геринг сделал все от него зависящее, чтобы с помощью люфтваффе решить эту проблему. Уже точно доказано, что сила германского люфтваффе оценивалась неадекватно, особенно в сложных условиях перевооружения, причиной которого являлось неожиданно быстрое развитие авиации, и противодействия решительному и хорошо организованному противнику, умеющему стойко и умело сражаться. Так что Дюнкерк должен был послужить наглядным предупреждением руководству германского люфтваффе.

29 мая, вылетев на боевое задание в соответствии с планом штаба для этого района, мы заметили внизу, под нами, соединение британских бомбардировщиков "бленхейм". Двое из них были нами сбиты и рухнули в море. Один на какое-то время ускользнул от меня посредством искусного и неуловимого маневра, но в следующий момент мои пули изрешетили его масляный бак. Английский самолет упал в воду, словно маленький ангел, и немедленно затонул. Когда я приземлился в Сент-Поле, то обнаружилось, что мой "Ме-109" был весь в брызгах от масла. Там же, над Дюнкерком, я сбил свой первый английский истребитель "спитфайр".

На всем протяжении погрузки британских войск на суда густые облака дыма расстилались над полями сражений, потому что в огне сжигались огромные запасы топлива и военного снаряжения. В круг моих обязанностей, как оперативного офицера нашей группы, входил облет наших флангов на самолете. Среди нас пользовался большой популярностью подполковник Ибель, баварский граф. Он был летчиком во время Первой мировой войны и, следовательно, уже не очень молод, но та энергия, с которой он пытался не отставать от жизни, летая на современных самолетах-истребителях, не могла не вызывать уважения. В тот день я летел вместе с ним сквозь густые черно-серые облака дыма, которые поднимались на огромную высоту, когда на нас внезапно спикировала эскадрилья "спитфайров". Мы оба заметили их в одно и то же время и почти одновременно предупредили друг друга по радио. Тем не менее отреагировали по-разному. Я увидел, что машина моего командира растворилась в клубах дыма и про себя помолился за него, чтобы он остался невредимым. Затем, выбрав в качестве мишени один из английских самолетов открыл беспорядочный огонь из всего моего оружия, не очень надеясь попасть, а скорее для того чтобы укрепить свою слегка потревоженную самоуверенность. "Спитфайры" проревели мимо меня, устремившись вслед за моим командиром, видимо уверенные в том, что эту цель они достанут. После этого я не смог снова встретиться с ним. Он не вернулся на нашу базу в Сент-Поле, и мы уже начали по-настоящему беспокоиться, когда поздно ночью он вдруг появился — пришел пешком. "Спитфайры" поймали его, но ему все-таки удалось ускользнуть при помощи аварийного, но удачного приземления.

Когда 4 июля Дюнкерк пал, то уже больше не существовало ни датской, ни бельгийской, ни английской армий. Франция осталась в одиночестве. Неприятельским военно-воздушным силам был нанесен тяжелый урон. Они были в большой степени дезорганизованы в результате ударов, нанесенных германским люфтваффе и быстрым продвижением немецкой армии вперед. Начинали сказываться и обширные потери, которые понесла вражеская авиация. Сопротивление заметно уменьшилось. Мы уже почти не встречали в воздухе самолетов британских военно-воздушных сил.

Смертельный удар по воздушным силам Франции, предположительно, был осуществлен во время операции "Паула" — крупномасштабной атаки на аэродромы и французские авиационные заводы вокруг Парижа, при этом было задействовано около трехсот бомбардировщиков. Нами был совершен воздушный налет. Успех этого предприятия широко обсуждался, но в одном пункте немецкие и французские репортеры были единодушны, а именно в том, что было потеряно 25–30 немецких самолетов. Как бы то ни было, операция " Паула" была единственной попыткой стратегических боевых действий нашей авиации в ходе французской кампании.

3 июня я сбил неизвестный самолет, похожий на "кертисс". Когда я летел вместе с напарником капитаном Анкум Фрэнком, мы внезапно для себя натолкнулись на две эскадрильи самолетов "моран". Сразу же завертелась воздушная заваруха. Единственное, что нам оставалось делать, — это напасть первыми, а затем попытаться скрыться как можно быстрее. Итак, я приблизился вплотную к этой "процессии Чарли" и совершил глубокий вираж вниз! Выбранный мной противник держался хорошо, но его самолет был ниже моего, и наконец с короткого расстояния во время боевого разворота я попал в его борт, самолет исчез в огне. Я пролетел мимо него всего в нескольких дюймах и при этом погнул лопасть пропеллера и свое шасси о его крыло. Мою антенну около двух футов длиной словно сбрило. "Моран", весь в огне, перевернулся и рухнул в лесу неподалеку от Мо, к северу от Парижа. Нельзя было терять ни минуты и я приблизился к еще одному самолету противника. Весь изрешеченный пулями, он пошел вертикально вниз, оставляя за собой черный шлейф дыма. Из-за того что оставшиеся "мораны" преследовали меня, я не смог до конца простелить за его крушением, и этот сбитый самолет, он стал бы моим тринадцатым, не был зафиксирован.

В Париж наши войска пошли 14 июня без единого выстрела. Немецкие сапоги промаршировали вдоль Елисейских Полей, почетный караул германского вермахта встал у Могилы Неизвестного Солдата, а в магазинчиках Монмартра появились таблички "Говорим по-немецки". После перелета правительства в Бордо маршал Петэн стал президентом и 16 июня сделал предложение о прекращении боевых действий.

Тем временем пуалю продолжали сражаться до последнего, а мы охотились за остатками воздушной армии Франции. Я попробовал применить новую серо-зеленую расцветку камуфляжа на моем самолете, но, к сожалению, ее иногда по ошибке принимали за один из редко в тот момент встречавшихся "харрикейнов". Так, однажды наш летчик-ас Бальтасар выбрал меня в качестве объекта для демонстрации своего виртуозного мастерства, и это чуть не привело к моей гибели. Но по счастливому стечению обстоятельств мое радио было настроено с ним на одну волну, поэтому услышав его указание о "харрикейне", я огляделся кругом, но никого не заметил. Бальтасар продолжал объяснять в самой интересней и ясной манере начало своей атаки, как вдруг я опознал, что он говорит обо мне и ни о ком другом. И тут я увидел его пикирующим прямо на меня с почти идеальной позиции для атаки. Он, должно быть, слегка удивился, когда, собравшись нажать на гашетку пулемета, вдруг услышал в наушниках знакомый голос, сказавший весьма громко: "Хватит дурака валять!". Наш внезапный сильный и взаимный испуг был избыт при помощи нескольких бутылок шампанского. Только после того, как мы их осушили, мы от души посмеялись над классическим примером, как надо сбивать самолет.

Совершенно неожиданно, как это часто бывает по службе, еще до того, как была окончена французская кампания, меня перевели в 26-ю истребительную группу под названием "Ударная", где я должен был принять командование над 3-м авиаполком, базировавшимся на забытом богом примитивном аэродроме. Когда я прилетел туда, стоял жаркий летний день. Во время приземления поперек посадочной полосы не было вывешено ни одного флага в честь моею прибытия. Будучи в летном обмундирования, я заметил несколько стоявших поодаль экипажей, одетых в устаревшую форму. Я испытывал смертельную жажду, и кроме того, мне очень хотелось облиться, поэтому я очень вежливо спросил, можно ли достать где-нибудь ведро воды. "Конечно, — услышал я в ответ — Там полные ведра, только это твоя забота". Они даже не предполагали, что я их новый командир. Однако я их сильно удивил и заставил-таки принести мне ведро воды, о котором спрашивал. К тому же, вылетев на боевое задание в тот же день, я добавил к своему списку еще два сбитых самолета — самый лучший способ зарекомендовать себя в качестве командира.