Он и раньше угрожал наказанием, и маленькая сумасшедшая часть моего мозга испытывает одновременно любопытство и ужас. Я никогда до конца не осознавала, что кульминация может быть болезненной и карательной. Полагаю, что, как и любой аппетит, чрезмерное употребление вызывает дискомфорт.

— Теперь, — говорит он, как будто мы со всем разобрались. — Я задал тебе вопрос. Отвечай, или я перекину тебя прямо через колено, чтобы научить хорошим манерам.

Ох. Вот что он сделает.

— Я не голодна, — у меня снова урчит в животе.

— Врешь, — его глаза сужаются. Потянувшись к стоящему рядом блюду, он поднимает дымящуюся кружку и помешивает. Я завороженно смотрю, как его большие, испачканные татуировками пальцы достают чайный пакетик, затем кладут его на маленькую тарелочку. Он удивительно нежен для такого крупного, грубого мужчины. Я смотрю, как струйка чая рисует узор на крошечном блюдце. Он поднимает маленький стальной графин и наливает в чашку молоко, затем делает большой глоток, прежде чем удовлетворенно вздохнуть.

— Ах. Замечательно. Поговори с папочкой о пойле, которое в тюрьмах Пустоши называют чаем, — в его тоне появилась резкость. Я действительно хочу, чтобы он перестал упоминать моего отца.

У меня слюнки текут, когда он кладет толстый кусок сыра на ломтик хрустящего хлеба. Это выглядит восхитительно.

Его глаза закрываются, когда он откусывает. Он жует, глотает, затем вытирает рот салфеткой. Я немного удивлена его хорошими манерами.

— Вкусно.

Там бутерброды, мясо-овощная закуска, горка оливок, виноград и ягоды. Похоже, это место, в грязном подбрюшье Пустоши, служит только для того, чтобы сбивать людей с толку. Или, может быть, во всем виноват Константин.

— Шикарная еда для такого парня, как ты.

Я почти теряю сознание от голода, живот гложет меня.

Уголок его губ приподнимается.

— Что ты на самом деле знаешь обо мне, Клэр? Я ценитель изысканных вин и сыров.

— Возможно. И ты говорил, что твоя мать была кондитером. Похоже, ее изысканная выпечка была не единственным деликатесом, к которому у тебя появился вкус.

Он наклоняется и убирает прядь волос с моего лба. Нежное прикосновение нервирует, это так на него не похоже, но я помню, как он защищал меня перед другими. Похоже, Константин — сложный человек.

— У меня есть вкус ко многим прекрасным вещам, — говорит он низким, скрипучим голосом. Он проводит подушечкой большого пальца по моей скуле. Он теплый и мозолистый, но прикосновение такое интимное, что дрожь страха пробегает по спине. Удерживая мой пристальный взгляд, он проводит большим пальцем по краю моих губ.

Я хочу поцеловать его. Не знаю, почему.

Он обхватывает мое лицо ладонями, но его глаза ничего не выражают.

— Зачем моему отцу подставлять тебя?

Я лежу здесь в постели, голая, в его власти, и не буду болтать о сыре и оливках.

Он садится прямее, мгновенно напоминая о дисбалансе сил.

— Значит, ты мне веришь?

— Не думаю, что ты лжешь.

— Ты не думаешь, что я лгу, но не можешь сказать, что веришь мне?

— Почему я должна верить человеку, который сбежал из тюрьмы и похитил меня, а не человеку, который меня вырастил?

Мне нужно больше доказательств. Еще хоть одно.

Было слишком много правды в тоне его голоса, когда он угрожал мне, держа за шею. Я не уличила его ни в одной лжи.

Может, он и не врет, но мне нужно гораздо больше объяснений.

Его глаза задерживаются на мне на долгие мгновения, прежде чем он отвечает.

— Потому что я защищаю тебя.

— Почему ты защищаешь меня? — шепчу я. Качаю головой. Мне достаточно ясно, что если бы его подставили, он бы захотел выйти на свободу. Очевидно, что у него есть для этого власть и связи. Также ясно, что я была для него легкой мишенью, которую он мог использовать, чтобы выбраться, и он, по крайней мере, изначально верил, что я имею какое-то отношение к заговору против него.

Но непонятно, почему он вообще заботится обо мне.

Он не отвечает на мой вопрос.

— Я нехороший человек, Клэр. Сказав наоборот, я бы солгал. И я говорю тебе правду: твой отец — лжец, и он причинил бы тебе боль. Женщина, с которой я был помолвлен, умерла из-за него. Почему, не знаю, — он наклоняется ко мне. — Но выясню. И тебе будет намного, намного легче, если ты поможешь, а не будешь мешать.

Это своего рода предложение. Он хочет знать, можно ли на меня положиться. Сначала я не знаю, как ответить, потому что мне нужно узнать больше информации. Но я также голая и привязана к кровати в каком-то секс-клубе, так что вряд ли я в состоянии о чем-то договариваться.

— Ты просишь предать моего отца.

— Я не просил тебя никого предавать. Я прошу тебя помочь мне найти ответы.

— Но ты будешь требовать от меня чего-то, и используешь то, что сможешь найти, чтобы добраться до него. Ты убьешь его.

Сначала он не отвечает, но и не отводит взгляда. Он наклоняется ближе ко мне, опираясь на руку. Я чувствую аромат мыла. И этот аромат творит неожиданные вещи с моим телом.

Я с трудом сглатываю. Дыхание затрудняется. Пульс учащается.

— Убийство для него будет милосердием, Клэр.

Он не станет его убивать. Сначала помучает.

Я смотрю на него, разинув рот, не зная, что и думать. Мой разум загроможден мыслями.

Если то, что он говорит, правда… Хотя у него нет доказательств вины моего отца, а у меня нет доказательств его невиновности… Мой отец убил невинную женщину. Жестоко. Это непростительный грех, за который он заслуживает наказания.

Я не могу сравнить своего отца — элиту, которая играет в гольф по выходным, — с человеком, стоящим за убийством. Он носит носки с рисунком ромбиков.

Этого не может быть.

Этого не может быть.

Но зачем еще Константину настаивать на своей невиновности? Зачем ему вытаскивать меня из тюрьмы и предполагать, что я в сговоре с отцом?

Я не могу так легко сдаться. Я не должна верить тому, что он говорит.

— Как твой отец относится к тебе, Клэр?

Я смотрю на него, удивленная вопросом.

— Что?

— Он причиняет тебе боль? Или ты для него особенная?

Я отвожу взгляд. Мне не нравится эта тема разговора, но сейчас нет смысла вести себя как мама.

Если бы руки не были скованы, я бы пожала плечами. Я стараюсь казаться беспечной.

— Он неплохой отец. Он не… причиняет мне боль. Ну, во всяком случае, физически.

Смертельное спокойствие овладевает Константином.

— Как он причинял тебе боль?

— Ну, он просто… многого ожидает от меня. Я должна