сразу успокоилась и прекратила жаловаться на дикарей и змей. Ссылка на «змей» подала Лоретте другую убедительную идею, и она заметила, что в Вест-Индии нет змей, но что Полина наверняка произведет сенсацию в столице, когда будет носить креольский тюрбан и длинную полосу муслина. Уразумев, что ей не осталось другой альтернативы, Полина утерла слезы и начала упаковываться. Размеры багажа, который она послала в Брест, вызвали замешательство у главнокомандующего флагманского судна. Еще до Рождества они отправились в плавание, а в конце января началась отвратительная кампания кровопролитий и ужасов, которая помогла Наполеону утратить прекрасный шанс ослабить доминирование Англии на морях с помощью поощрения революций на каждом населенном рабами острове Вест-Индии.

Туссен Л’Увертюр сражался отчаянно, но наиболее страшным, смертельным для европейцев врагом оказался климат. Вскоре за дело взялась и желтая лихорадка, наполнив госпитали больными и умирающими. Жертвой ее стал и сам Леклерк, и Полина была уже вдовой, когда последние остатки французской армии сдались британскому флоту и были переправлены домой. С главным врагом Наполеона был тогда подписан недолговечный мир.

Полина Леклерк была не такая женщина, чтобы тратить свою молодость на оплакивание мужа, погибшего от желтой лихорадки.

Когда она достигла Франции, волосы ее были коротко острижены и она была одета в черную одежду, но через несколько дней Полина уже присматривала себе нового мужа. Еще и год не истек, как она нашла себе такового, намного лучшую партию, чем несчастный Леклерк, особенно потому, что он не только был князем древнего рода, но также и весьма богатым человеком. Камилл Боргезе мог выполнять любые ее прихоти, и мадам Жюно в своем дневнике так рассказывает о посещении Полины вскоре после ее возвращения с Санто-Доминго: «Она ангельски выглядела во вдовьем трауре». Но несмотря на временное уединение, которое обычай налагал на нее, Полина заявила Лоретте: «Если мой брат вознамерится запереть меня, я положу конец своему существованию». По ходу дела вызывает интерес тенденция всех Бонапартов угрожать самоубийством, когда бы они ни погружались в уныние. Полина, Люсьен и все остальные были склонны к угрозам подобного рода, и еще неизвестно, не использовал ли их сам Наполеон. Уединение Полины было, однако, весьма недолгим, и вскоре она попыталась превзойти в своих одеяниях жену первого консула, бывшую в то время признанной заправилой среди парижских модниц. Во время визита к Жозефине она особенно преуспела в этом, появившись в Сен-Клу в платье из зеленого бархата, на котором, как пишет мадам Жюно, «были выставлены все бриллианты дома Боргезе!». В том конкретном случае вкус Полины был отдан в жертву показухе. Ее голова, шея, уши и руки были перегружены бриллиантами, и она вся была покрыта ослепительной массой драгоценных камней. В восторге от своего триумфа Полина упивалась тем впечатлением, которое производила, и после того как она торжественно прошла через комнату подобно моделям на выставке мод, она уселась близ одного из своих друзей, кивнула следовавшим за ней льстецам и воскликнула: «Лоретта, моя маленькая Лоретта, только взгляни на них! Они готовы лопнуть от зависти, но все же я княгиня, и настоящая княгиня!»

Между тем семейства Бонапарт и Богарне оказались связанными еще одной свадьбой. 3 января 1802 года Жозефина убедила своего мужа создать союз, о котором она подумывала еще с тех пор, как сплетни Бонапартов почти преуспели в разрушении ее брака после внезапного возвращения Наполеона из Египта. Гортензия, нервная семнадцатилетняя дочь жены первого консула и аристократа, погибшего под гильотиной, в присутствии всей семьи стала женой Луи, того брата Наполеона, к которому он проявлял особую привязанность ввиду их близкого общения в прежние времена. Это была пара, на которую и Наполеон, и Жозефина возлагали надежды по возможному разрешению их трудностей с наследником. Они были женаты уже около шести лет, и оба пришли к выводу о малой вероятности рождения собственного ребенка. Жозефине было теперь тридцать восемь лет, и когда наметилась свадьба Луи и Гортензии, Наполеон в открытую заговорил о ее надеждах и опасениях, заявив, что смотрит на Луи как на сына и уверен, что его жена обожает свою дочь, «так что их дети будут нашими!». И еще до того как Жозефина смогла выразить свое облегчение, он продолжал: «Мы усыновим или удочерим их, и это утешит нас в том, что мы не имеем собственных детей. Необходимо, конечно, чтобы наш план был с одобрением встречен молодыми людьми».

План не встретил их одобрения, что, однако, не могло стать причиной для его отклонения. Луи не был Люсьеном, а Гортензия понимала, насколько такая свадьба укрепит влияние ее матери на Наполеона. Именно по этой причине, и только по ней одной, она наконец согласилась принять полковника Луи Бонапарта в качестве своего мужа, и это стало решением, которое вызывало у нее сожаление на протяжении всей жизни. Замужеству Гортензии предстояло превратить ее из здоровой девушки в жалкую невротичку, которая фетишизировала все свои личные беды.

Луи, которому теперь было уже двадцать два года, жил в Тюильри, так как Наполеон переехал в Бурбонский дворец, но он, как представлялось, не беспокоил своего брата неблагоразумными поступками, которые практиковали Элиза, Полина, Люсьен или Жером. Молчаливый и подозрительный характер Луи удерживал его от извлечения слишком больших выгод из улучшившейся судьбы семьи. Он не залезал в долги, не принимал участия в любительских театральных представлениях и даже не развлекался в той степени, в какой это делали Жозеф и его жена Жюли. У него было мало от пристрастия к личному хвастовству, столь присущего Жерому, и совсем никакой склонности к интригам, любимому занятию младшей сестры Каролины. Он не любил откровенничать и серьезно относился к своей профессии, но не настолько, чтобы приобрести хорошую репутацию в армии или выполнить обещание своей юности, данное на мосту под Арколой. Сифилис вполне мог бы быть принят во внимание для понимания его склонного к самоанализу характера, но, как представляется, этому не было никаких реальных доказательств, хотя разумно предположить, что он страдал от нездоровья, и еще в раннем возрасте у него развился частичный паралич, который вызвал хромоту и усилил присущее ему мрачное настроение. Он не выдвигал никаких возражений против брака, и Гортензия после недельного размышления информировала секретаря Наполеона Бурьена, что она согласится на такое предложение. За этим последовало множество взволнованных действий, и Наполеон при встрече с Гортензией, спустя примерно один день, заметил: «Хорошо, хорошо! Луи, стало быть, сватается к тебе, не так ли? Это должно устраивать тебя и твою мать». И добавил с шутливым притворством: «Вот и