— Ты неплохо справилась, графинечка. Такая серьёзная дамочка была с винтовкой в руках.

— Не хотелось ударить в грязь лицом. Да и дедушка так улыбался, боялась его подвести.

— Мне кажется, он вовсе не нашей стрельбой восхищался.

— Да уж тобой-то он был приятно удивлён.

— А, по-моему, ты его заворожила. Ты такая. Кирилл считает тебя колдуньей.

— Женя, нам дату назначат через месяц?

— Скорее всего.

— Давай выберем попозже, в сентябре, после Ванечкиной годовщины. Я не хочу, чтобы эти даты совпали или были слишком близки.

Он сжал крепче её руку.

— Я тебя понимаю. Согласен.

Мимо прогромыхал трамвай.

— Расскажи мне, как ты приехал, как устраивался в Москве? И особенно интересно, что в гитарном чехле в шкафу. Там что, правда, гитара?

— Ну точно не как в фильме «Отчаянный»62. Смотрела такой?

— Суровый фильм. Музыка красивая. Талантливые люди делали.

— Я тебе завтра покажу, что в этом чехле. Дотерпишь?

— Там что-то потяжелее, чем карандаши и кисти.

— Это как посмотреть.

— Как же птицы растрезвонились! — Она окинула взглядом деревья.

— Радуются за нас! — Он притянул её под мышку и поцеловал в макушку. — Наверное, в Спиридоновке очень красиво было в мае, когда яблони цвели.

— Тебе, небось, мама говорила, что мы туда толком не ездили ещё в этом году. Папа только наведывался, пока мы тут с малышом копошились.

— А ты знаешь… у Вани Себрова сестра родилась. Она же нашему Ванечке — тётя.

— Да. Мне сказали.

Лоб Милы перерезала морщина озабоченности.

— Не понятно это мне. Как так вообще могло получиться? И, говорят, в свидетельстве о рождении отцом указан Тимофей Глухов. Как такое может быть?

— Ты действительно хочешь понять? Я могу объяснить, если ты постараешься услышать. А если нет, то не стоит начинать этот разговор.

— Я постараюсь. Говори.

— Тимофей очень давно любит Марью Антоновну. Уже лет семь точно. Он ей предлагал вместе жить и быть Ване отцом.

Мила взглянула на Евгения округлившимися глазами. Дорожка вдоль трамвайных путей подходила к концу и скоро предстояло перейти улицу Главная аллея.

— Да. Это так, — продолжал Евгений. — Она ему отказала, и он держался в стороне. А когда произошла эта беда с Ваней, первым делом он пошёл к ней. Не могу описать детально, что у них там происходило. Она решила, что он убийца и, кажется, его била. Потом у них произошла близость. Только она сама сказала: он её не насиловал. Она никому не могла об этом говорить, а рассказать надо было, потому что это её мучило. Вот, не нашла никого лучше меня. Я был вне себя, когда услышал. Я не ожидал от неё такого, как и ты. Она это поняла, хотя я ничего ей не сказал. Главное — ей стало полегче. Марью Антоновну, думаю, до сих пор совесть мучает. Она даже предположила, что, если бы сошлась с Глуховым семь лет назад, Ваня был бы жив. И не случилось бы всей этой истории с Олесей. Что касается свидетельства о рождении, то какая разница, что там написано, если Тимофей на самом деле отец Василисы? Глуховы её убедили оформить ребёнка, как есть. Они знают, что это их внучка.

— А как же Олеся?

— Мила, а как же Ваня?

— Женя, Вани нет, — возразила девушка грустно.

Палашов нахмурился.

— Да, его нет. Для Глухова теперь Олеси тоже как бы нет. Взгляни на нас с тобой. Помнишь, я говорил про женщину? Её зовут Люба. Когда я встретил тебя, я был с ней, был в полной уверенности, что лучше быть не может, что она та, кто мне нужен. А сегодня я иду в загс с тобой, а Люба в феврале вышла замуж за Кирилла. Почему, Мила? Она очень хорошая женщина. Я и сейчас её люблю чисто по-человечески. Но без тебя я не могу. У меня все силы на преодоление этого «не могу» уходили. Что тебе объяснять, ты сама прекрасно знаешь. Когда ты спрашиваешь, что я буду делать, если ты от меня уйдёшь, это равносильно, что спросить какую-нибудь из этих пищащих пичуг, что будешь делать, птица, если я отрежу тебе крылья? Что она будет делать, Мила?

Она посмотрела на него, сверкнув слезами. Сколько им ещё мучиться? Даже сейчас, когда кажется, будто всё хорошо, на самом деле всё очень сложно. Он остановился, зайдя вперёд и остановив её, поднял лицо Милы за подбородок. Глаза встретились, он произнёс:

— Я могу жить без Любы, а без тебя нет. Прошедшие месяцы меня в этом совершенно убедили. Так же и Глухов может без Олеси, а без Марьи Антоновны нет.

— Про него я поняла. — Голос Милы дрожал. — А она? Как она могла?

— А вот ей, я думаю, очень тяжело. Выше моих сил представить себе её состояние. Это очень страшно — оказаться на её месте. Не будем судить её. Просто примем обстоятельства такими, какие они есть, и будем ей помогать, чем возможно помочь.

— В этом весь ты. — Мила робко улыбнулась. — Меня ты также принял, не осудил, сразу начал помогать. С того самого мгновенья, когда впервые взял мою руку, ещё не зная меня ни капельки, не ведая, во что ввязался.

— Никогда не пожалею, что ввязался. Никогда не хотел быть судьёй. Ваня подарил тебе твоего главного человека — Ванечку. И он же подарил тебе меня. Он сделал это вместе с Глуховым, будь он неладен.

— Да. Иначе бы мы не встретились. — Она набрала побольше воздуха в лёгкие и попросила: — Просто будь со мной, Женя. Ты мне очень нужен. Мне хорошо с тобой! Впервые в жизни я так счастлива! Я хочу, чтобы ты об этом знал и никогда не сомневался. Я не буду больше задавать глупых вопросов.

Палашов притянул её к себе и, перемежая слова лёгкими поцелуями в лоб, глаза, нос, щёки, прошептал:

— Тогда, родная моя, ты перестанешь быть моей графинечкой, моей маленькой глупой графиней. А я не хочу этого.