Интересно, что серьезней всех на страже приличий стоял Фриц Заукель, так сказать, главный рабовладелец рейха. В документах, захваченных союзниками, эта его позиция просматривается вполне определенно. Хотя Заукель закончил свою жизнь на виселице, но преступления, за которые он был осужден, совершали и те, кто пережил его и потом процветал в Федеративной Республике Германии. Он просил своих начальников, подчиненных, а также промышленников подумать над тем, что они делают. Бывший моряк торгового флота Заукель, конечно, не дотягивал до интеллекта Шахта или Альфрида Круппа. Геббельс в своем дневнике обозвал его «самым тупым из всех тупиц». Однако Заукель умел смотреть в корень. Он умолял предпринимателей, которые получали от него людей, обеспечивать их медицинской помощью, достаточным количеством еды и сносным жильем, мотивируя это тем, что «недокормленные, больные, недовольные, отчаявшиеся или полные ненависти рабы никогда не дадут максимум того, на что они способны при нормальных условиях».

Однако Крупп продолжал стоять на своем. Иностранные рабочие на его заводах были именно больными и страдали от недоедания. Понятно, что они действительно были недовольны, отчаивались или преисполнялись ненависти к хозяевам. Конечно, при таком положении нечего было говорить о максимальной производительности. Но Альфрид этого и не ожидал. В своих показаниях от 3 июля 1947 года он заявил: «Естественно, мы не могли бы добиться от них производительности, свойственной нормальному германскому рабочему».

«Естественно» – куда там недочеловекам соревноваться с людьми! Но Крупп передергивал.

Еще в марте 1942 года, когда немецкие зернохранилища ломились от самых больших запасов за всю историю страны, так как были вывезены урожаи с оккупированных территорий, на одном из совещаний лагеря на Раумерштрассе, где рассматривался вопрос о продовольствии для заключенных, «господин Хассель вступил в дискуссию и заявил, что речь идет о большевиках, а они заслуживают побоев, а не кормежки». Этот мастер слова был одним из самых влиятельных помощников Альфрида. В том же 1942 году группа офицеров вермахта, инспектировавших лагеря военнопленных, констатировала в рапорте: «Случаи отеков есть только в лагерях Круппа». Позднее Альфрид признался, что он был в курсе: «Я хорошо помню частые жалобы по поводу недостаточного питания иностранных рабочих».

Он ругал «технические трудности» и «официальные правила, подробно определяющие рационы». Такие правила действительно существовали. Например, в феврале 1942 года русские и поляки, отправленные на принудительные работы, должны были получать 2156 калорий в день, 2615 – на тяжелых работах и 2909 – на очень тяжелых работах. Что же происходило в то время на предприятиях у Круппа? 14 марта того же года управляющий инструментальным цехом жаловался: «Русские рабочие получают столь скверную еду, что становятся слабее день ото дня. Обследование показало, что некоторым русским не хватает сил, чтобы работать на станках. Такие же условия везде, где заняты русские. Если не принять мер и не добиться изменения рациона, чтобы от этих людей можно было ожидать нормальной производительности, то все затраты, связанные с их использованием, окажутся напрасными».

Да, такие же условия существовали во всем концерне. Четыре дня спустя один из мастеров на заводе Круппа писал другому: «То, что лагерные повара называют дневным пайком, – для меня загадка. Сама еда тоже странная вещь. Это просто маленькая порция водянистого супа, буквально вода с горстью репы… Эти люди должны работать на нас. Хорошо, в таком случае нужно обеспечить их хотя бы самым необходимым. Я видел несколько человек – у меня мурашки побежали по коже. У одного какая-то сыпь… Если так пойдет и дальше, то мы все заразимся. И как жаль, что как раз в это время говорят, что надо «увеличивать производство продукции». Надо как-то поддерживать у людей работоспособность».

Однако все оставалось по-прежнему. Через неделю начальник другого цеха докладывал о состоянии русских военнопленных и гражданских: «Они очень слабы физически. Из 32 русских ежедневно человек 10–12 отсутствуют по болезни… По моему мнению, причина нетрудоспособности русских состоит в том, что их еда не может дать им силы работать, как вам хотелось бы. Дневная еда состоит из водянистого супа, в котором плавают капустные листья, и несколько кусков репы». Это был известный крупповский «бункерный суп», содержавший 350 калорий. Иногда давали и второе – тонкий, как вафля, ломтик хлеба, слегка намазанный джемом. Фирма «Крупп» была одной из немногих, имевших разрешение СС самой составлять рацион для рабов, и условленная цена пропитания вычиталась из тех четырех марок в день, которые фирма платила за каждого раба Гиммлеру. Другой такой фирмой была АО «Фарбениндустри», но там рабы получали паек побольше, с дополнительной едой для тех, кто выполнял тяжелую работу.

Не так было у Круппа. В материалах Нюрнбергского процесса говорилось о положении пленных: «К так называемому «бункерному супу», который готовили на заводах Круппа, немецкие рабочие не притрагивались. Однако после воздушных налетов в октябре 1944 года и этот паек был невозможен. Ночная смена никогда не получала дополнительной еды (хотя Заукель специально определил за ночную работу 2,244 калории). А Крупп тратил 0,7 рейхсмарки на питание для каждого пленного в день».

В вопросах питания, как во всем, Крупп придерживался двойных стандартов. Рабочие с Запада также считались недочеловеками. Они получали в день кусочек хлеба в полторы унции и очень быстро ослабевали. Среди самых горьких историй, которые слышал автор, были рассказы о людях, после войны вернувшихся из Эссена во Францию и в Нидерланды. Их не пускали домой, потому что жены и матери не узнавали их. И это были пленные с Запада, а те, что с Востока, получали еще меньше еды, но больше жестокостей.

По заключению Нюрнбергского трибунала, основанному на большом количестве документов, показаний и вещественных доказательств, «из всех военнопленных с ними обращались хуже всего». Решения об этом принимались на самом высоком уровне. Один из управляющих локомотивным заводом компании показал, что Леман, получавший прямые приказы Альфрида, говорил этому управляющему, что каждый русский рабочий должен получать 300 граммов хлеба из расчета на 400–500 часов. Он добавил: «Я сказал, что на такой норме (то есть 15 граммов в день) нельзя продержаться больше двух месяцев, но доктор Леман ответил, что русским военнопленным не дозволено получать такую же еду, какую получают западные европейцы».

Макс Ин, введенный в правление в марте 1941 года, в своих письменных показаниях в Нюрнберге признал: «Пайки русских рабочих были столь малы, что было почти невозможно добиться от них выполнения работы». Он обвинял в этом правительство и утверждал, что «пайки стали, наконец, постепенно увеличивать».

В действительности происходило обратное. Пайки настолько уменьшились, что повара иногда и вовсе про них забывали. В 1942 году тот же Ин получил сообщение из броневого цеха: «От господина Бальца поступила информация, что 9 русским гражданским рабочим ночной смены 19–20 марта забыли дать пайки. Поэтому мастер Гроллиус отказался послать их на работу.

Только после этого они получили еду». Гроллиус явно вел себя вызывающе, но он не был одинок. В том же 1942 году, но позднее группа работников фирмы выразила протест портив скудных пайков русских. В полицейском государстве подобные заявления требовали большого мужества, и они заслуживают нашей памяти. В последнюю зиму войны, когда подобных проявлений сочувствия уже не наблюдалось, один рабочий компании все же сообщил, что среди его товарищей кое-кто симпатизировал еврейским девушкам: немецкие рабочие видели, как плохо кормили этих девушек, и порой из жалости тайком передавали им что-нибудь из еды.