банку с пеплом отца. Скорее всего, туда же полетела и левая рука Кетчума. Должно быть, старому сплавщику стоило немалых сил подняться на холм. Красная дорожка в снегу показывала, что кровь так и хлестала из культи.

— Когда по Филипс-Бруку еще сплавляли лес, Кетчум повадился воровать его на дрова, — рассказывала Норма Шесть. — Он брал мелочь длиной фута в четыре и довольно тонкую. Но и этого бы хватило, чтобы его прищучить, если бы у него в пикапе нашли несколько таких бревнышек. Но Кетчум был хитер! Он за какие-нибудь полчаса мог превратить полкорда бревен в настоящие дрова. Представляешь, он брал топор в одну руку, как мясницкий секач. Р-раз — и бревнышко пополам по всей длине. Еще р-раз — и уже на четыре части. А потом уж эти прутики — он их «прутиками» называл — можно было легко переломать пополам. И поди докажи, что он украл чужой лес! Видел бы ты, как он это делал. Каждое движение ловкое, точное. Просто залюбуешься. Эти мартышки из Парижской производственной компании так и не догадались, почему леса к ним приплывало меньше, чем нужно. Думаю, они и не замечали. Им не терпелось поскорее отправить бревна в Мэн, где они делали свои чертовы тобоганы.

Норма Шесть не преувеличивала. Дэнни помнил, что Кетчуму ничего не стоило, держа топор в одной руке, расколоть четырехфутовое бревно. Топор ему служил и как топор, и как секач. Отхватив левую руку, Кетчум еще нашел в себе достаточно сил, чтобы подняться на холм. Там он сел, привалившись спиной к остаткам трубы. Рядом с ним Норма Шесть нашла почти пустую бутылку виски.

— А больше там ничего не было? — спросил Дэнни. — На снегу, рядом с ним?

— Было. Белая пластиковая баночка с таблетками аспирина. Там еще оставалось полно таблеток. Кетчум не любил лекарств. Наверное, принял аспирин, чтобы заглушить боль. Не знаю только, можно ли запивать аспирин виски.

Дэнни не стал разубеждать Норму Шесть. Он знал, зачем старому сплавщику понадобился аспирин. А что касается боли, Кетчум и не стремился приглушить боль, — наоборот, он стремился, чтобы боль была как можно сильнее. Рассказ Нормы Шесть подтверждал теоретическую картину, набросанную доктором Рейли. Только вот откуда Кетчум узнал про такие тонкости? Вопрос был даже не риторическим, а бессмысленным, поскольку тот, кто мог бы на него ответить, ушел из жизни.

Помнится, Кетчум всегда ненавидел плохо сделанную работу. Либо не берись, либо делай по-настоящему… Эту «работу» он сделал по-настоящему, окончательно подтвердив, что только Кетчум может убить Кетчума.

— Кетчум не мог себе простить, что не уберег Стряпуна, — сказала Норма Шесть. — А еще раньше, когда погиб твой парень, Кетчум почувствовал, что бессилен тебя защитить. Все, что он мог, — это с головой зарыться в твое сочинительство.

— Я тоже, — сказал писатель. — Я тоже.

Дэнни предлагал Норме Шесть остаться на Рождество, но она отказалась. Они вытащили из пикапа арсенал Кетчума. Все оружие писателю пришлось запихать себе под кровать. Так велел Кетчум. Затем они перетащили на третий этаж коробки с книгами — романы Рози. Когда разгрузка была окончена, Норма Шесть предупредила Дэнни, что она ранняя пташка.

— И когда же ты встаешь? — попытался узнать он.

— Всяко раньше тебя, — усмехнулась она.

Когда на следующее утро Дэнни проснулся, ни Нормы Шесть, ни Кетчумова пикапа уже не было. На плите стоял сваренный Пам кофе, а на столе лежало несколько листов машинописной бумаги. Дэнни сразу узнал изящный почерк Нормы Шесть, который он столько лет принимал за почерк не умевшего тогда писать Кетчума. Он лишь забыл, что Норма Шесть писала гораздо лучше, чем говорила. Даже ошибок не было. (Может, на ее правописание так благотворно повлияло множество книг, прочитанных Кетчуму вслух?)

Естественно, Норма Шесть давала советы насчет Героя, но основная часть письма оказалась куда более личной, чем Дэнни ожидал. Пам сообщала, что готовится к операции по замене тазобедренного сустава. Операцию она будет делать в Дартмуте, в той клинике, которую рекомендовал Кетчум. За это время она подружилась с соседями по Опилочной аллее. Как ни странно, события 11 сентября позволили ей ближе познакомиться с теми, кто живет рядом. Генри, бывший пильщик из Западного Даммера, у которого на левой руке нет двух пальцев, согласился присматривать за ее собаками, пока она будет находиться в клинике. (Он и сейчас взялся кормить ее собак, пока она не съездит в Торонто и не вернется назад.)

Норма Шесть сообщала, что у нее есть друзья и в больнице «Долина Андроскоггина» в Берлине, где она по-прежнему работает ночной уборщицей. Им она позвонила в тот день, когда обнаружила Кетчума мертвым. Норма Шесть хотела, чтобы Дэнни знал: она несколько часов просидела рядом с Кетчумом, держа его за оставшуюся, правую руку — «единственную руку, которой он дотрагивался до меня».

Пам сообщала, что между страницами книг, когда-то принадлежавших Рози, он найдет материнские фотографии. Она честно признавалась: ей было нелегко побороть искушение сжечь эти снимки. Но она сумела справиться с ревностью, так как вдруг поняла: Кетчум любил повара даже больше, чем когда-то он любил Рози. Конечно, это была любовь другого рода, но осознание этого помогло Норме Шесть спокойнее относиться к «правилу левой руки». И потом, Кетчум хотел, чтобы эти фотографии попали к Дэнни.

«Понимаю, что сую нос не в свое дело, — писала Норма Шесть, — но на твоем месте я бы и писала, и спала в комнате на третьем этаже. Мне показалось: это лучшая в доме комната. Там ощущается покой. Но не скрещивай на меня яйца, Дэнни. Думаю, тебе хорошо знакомы твои призраки. Одно дело — работать в комнате, где обитает призрак, и совсем другое — спать там. Как бы я ни старалась, я все равно не смогу влезть в твою шкуру. Я сознательно не стала заводить детей. Я всегда старалась следовать принципу: обходиться без того, что мне будет тяжело потерять… исключая Кетчума».

Дэнни оторвал полоску бумаги, написал на ней «исключая Кетчума» и приклеил скотчем на корпус своей старомодной электрической пишущей машинки — одной из тех, на которой сейчас работал в той самой комнате, деля ее с призраком Джо. Ему очень понравилась эта короткая фраза: возможно, он куда-нибудь ее вставит.

Все это случилось более трех лет назад. Единственной причиной, почему на кухне дома на Клуни-драйв до сих пор стоял старый телефакс, был периодический обмен факсами с Нормой Шесть. Сейчас Пам было восемьдесят восемь или восемьдесят девять. (Будь Кетчум жив, ему было бы столько же.) Ее факсы утратили