Вот и получилось, что князю Василею пришлось бежать и скрываться, — помолчав, продолжал Софонов. — Хан бы его за такое, вестимо, не помиловал — русских князей казнил он смертью за любую малость. Куда уехал Василей Пантелеич, осталось в тайне — еще и посейчас ходят о том в народе разные слухи. Только лишь немногие верные люди знали истину. Теперь-то уж все едино, давно его нету на свете, и я тебе скажу: ушел он тогда за Каменный Пояс, в Белую Орду, враждовавшую с Узбеком, и нет сумнения, что невдолге там сгиб, инако беспременно воротился бы к нам после смерти того проклятого хана, а умер тот года три спустя.

— А Тит Мстиславич давно ли помер?

— Какое давно, всего в запрошлом году. Был живуч, как ворон, далеко за восемьдесят ему перевалило. Видать, не хотелось за грехи-то свои в пекло идти! Не знаю, правда ли это, но сказывают, что однова явился ему с того света родитель его покойный, благоверный князь Мстислав Михайлович, и проклял его навеки.

— Кто же ныне княжит в Козельске?

— Третий сын его, Федор. Второй-то, Иван, что был женат на рязанской княжне, преставился много раньше своего отца. Невдолге отошел и вотчич того Ивана, княжич Роман, так что из семени его остался лишь сын молодший, Федор, который ныне княжит в Ельце.

— А у Святослава Титовича есть ли потомство?

— Есть двое сынов, Мстислав да Юрий. Первому ноне лет за двадцать перешло, а Юрий двумя годами молодше. Оба покуда при отце. Мстислав, знамо дело, наследует Карачев, а Юрию прочат Мосальск. Этот будто ничего — тихий. Мстислав же уродился в отца: лукав и спесив. И видать, не дождемся мы от этого племени хорошего князя.

На минуту за столом воцарилось молчание. Поглядев в сторону Ирины, Карач-мурза заметил, что она пристально его разглядывала, но сейчас же отвела глаза в сторону, едва взгляды их встретились. И снова в лице ее почудилось ему что-то томительно-знакомое.

— Что же ты, Иван Васильевич, за разговорами и о трапезе позабыл? — долетел до его сознания голос хозяина. — Отведай вот гусятинки. Хоть свое хвалить и негоже, а, ей-богу, хороша, не лгу!

— Благодарствую, Михайла Андреич, невмоготу: сыт уже.

— С чего тебе сытым быть, коли мы только что за стол сели? Вот я тебе налью чарочку, а ты, Аринушка, потчуй дорогого гостя! Да не гляди, что он станет отнекиваться: сказывают, один поп нехотя и отказываясь цельного барана съел.

— Откушай, боярин, будь ласков! — подавая ему блюдо, промолвила Ирина и улыбнулась своею завораживающей улыбкой.

— Ежели ты, Ирина Михайловна, потчуя, всякий раз будешь так улыбаться, пожалуй, и я целого барана съем, — ответил Карач-мурза, беря себе кусок.

— Вот и ладно, — обрадовался Софонов. — Не жалей, дочка, улыбок, коли боярин инако есть не соглашается!

Беседа на некоторое время приняла шутливый характер. Михайла Андреевич, слегка захмелевший, рассказал несколько забавных историй, и в том числе одну про карачевского княжича Мстислава Святославича, в потемках принявшего польского попа за девку. После этого разговор снова возвратился к прежнему.

— Стало быть, Ольгерд Гедиминович во всех черниговских землях оставил прежних князей? — спросил Карач-мурза.

— Почитай, что так. Только лишь Брянщину, где русский княжеский род пресекся, поделил он промеж двумя своими сынами: Корибуту дал Чернигов и Новгород-Северский, а Дмитрею — Брянск и Трубчевск.

— Ну и как те князья с русским народом ладят?

— Ладят, ништо. Корибут еще чуток мирволит Литве, а Дмитрей Ольгердович вовсе обрусел. Была бы его воля, он бы с большею охотой крест поцеловал Москве, нежели родному отцу. Хороший князь, ничего не скажешь, и народ его любит. Брянщина под ним живет спокойно. Вот Ариша его добре знает и может тебе обсказать, коли есть охота послушать. Ее муж покойный служил у Дмитрея Ольгердовича в дружине, доколе не умер запрошлым годом от моровой язвы. И уж после того воротилась она в отчий дом, а то жила в Брянске.

Карач-мурза сочувственно поглядел на молодую вдову, ожидая увидеть на ее лице выражение скорби, вызванной напоминанием об этом печальном событии. Но, к его удивлению, вид ее был совершенно спокоен.

— А у тебя, боярин, есть ли семья? — спросил Софонов.

— Есть жена и двое сынов.

— Что же, они в Москве остались?

— Нет, покуда я в отъезде, проживают они у родителей жены, — ответил Карач-мурза. Ему было неприятно обманывать этих добрых людей, притворяясь не тем, кто он есть в действительности, и он уже раскаивался в том, что затеял это переодевание. Но до сих пор совесть его в какой-то мере оправдывала: называя себя русским, особенно здесь, на земле своих предков, где по закону ему сейчас надлежало княжить, он все-таки был ближе к истине, чем если бы назвал себя татарином. Однако теперь, когда разговор явно принял такой оборот, который мог потребовать от него уже подлинной лжи, он поспешил его закончить и поднялся из-за стола.

— Ну, Михайла Андреевич, сколь ни приятна беседа с тобой, а час уже поздний, мне же с рассветом надобно выезжать. Спаси тебя Бог за гостеприимство твое, а тебя, хозяюшка, за отменное угощение, — поклонился он Ирине. — И коли укажете место, где можно мне поспать, иного мне ничего и не нужно.

— Тебе уже приготовлена горница и постеля в малом доме, боярин, там тебя никто не потревожит, — ответил Софонов. — Только никуда мы тебя с рассветом не отпустим! Как это можно натощак выезжать?! И пошто тебе не погостить у нас денек-другой? Нешто такое уж спешное у тебя дело?

— Надобно мне завтра повидать князя вашего Святослава и еще кой-кого в Карачеве, а после ехать в Звенигород.

— Повидать князя Святослава? Да его ведь нету в Карачеве! Он уже с месяц как уехал к тестю своему, в Вильну, и досе не воротился. Что же, ты его на постоялом дворе дожидаться будешь? За что хочешь нанести нам такую обиду? Али тебе тут плохо?

— Что ты, Михайла Андреич! Ласкою вашей и приветом я премного доволен, и на добром слове тебе спасибо. Но все одно надобно мне быть в Карачеве: есть у меня там и иные дела.

— Ну и что с того? Ведь Святослава ты так или эдак ожидать должен, а до города тут четыре версты. Хоть трижды на дню туда езди, а живи у нас!

— Боюсь, не будет ли оно вам в тягость, Михайла Андреич…

— Не обижай, Иван Васильевич, и слышать такого не хочу! Стало быть, решено дело, и тут тебе весь сказ. Павел, возьми свечу да проводи боярина в его горницу!

На следующий день, проснувшись с рассветом и выйдя во двор, Карач-мурза прежде всего увидел Павла Софонова в коротком кафтане, высоких сапогах и с луком за плечами. Воткнув в землю охотничью рогатину, он, что-то бормоча, подтягивал подпругу у оседланного коня; рядом с ним, держа в поводу другую лошадь, стоял коренастый крестьянский парень, тоже в охотничьем облачении. Заметив боярина, оба сняли шапки и поклонились.

— День добрый, Павел Михайлович, — приветливо кивнув, промолвил Карач-мурза. — Никак на охоту собрался?