мог сделать? – воскликнул он. – Кто меня хочет погубить? Ведь я никому ничего дурного не сделал! Я бывал в монастыре только раз в месяц, чтобы передать деньги, и никогда не делал того, о чем здесь говорится. Если господин Цзя Чжэн вернется, будет допрашивать и бить меня, я умру, не вынеся такой несправедливой обиды! Если моя мать узнает, она убьет меня!

Он бросился на колени перед Цзя Лянем и стал умолять:

– Дорогой дядюшка! Спасите меня!

При этом он бился лбом о пол и слезы катились из его глаз.

«Цзя Чжэн более всего не любит подобных дел, и если он узнает, что все написанное на бумажке – правда, не миновать беды, – подумал Цзя Лянь. – А если вся эта история получит огласку?! Конечно, людям, наклеившим на стенах стишок, это придаст смелости. Отсюда возникнут и другие неприятности. Лучше воспользоваться моментом, пока господин на дежурстве, и посоветоваться с Лай Да. Если удастся замять дело, все кончится хорошо. Ведь свидетелей никаких нет».

Приняв наконец решение, Цзя Лянь сказал:

– Ты меня не обманывай! Думаешь, я не знаю о твоих проделках?! Если хочешь, чтобы дело кончилось хорошо, наберись решимости, и если господин Цзя Чжэн даже будет бить и допрашивать тебя, стисни зубы и тверди, что ничего подобного не было! Бессовестная тварь! Вставай!

Цзя Лянь приказал слугам позвать Лай Да и, когда тот явился, стал советоваться с ним, что предпринять.

– Господин Цзя Цинь устроил такое безобразие, что я не знаю, как это назвать, – сказал Лай Да. – Сегодня, когда я приехал в монастырь, они все там собрались вместе и пили вино. Все, что написано на бумажке, истинная правда!

– Слышишь, Цинь-эр! – крикнул Цзя Лянь, обращаясь к Цзя Циню. – Неужели Лай Да тоже клевещет на тебя?

Цзя Цинь промолчал и лишь густо покраснел.

Тогда Цзя Лянь тронул Лай Да за руку и промолвил:

– Ладно, не губи его! Скажи, что ты нашел Цзя Циня дома. А сейчас уведи его и считай, что со мной не встречался. Завтра попроси господина, чтобы он не допрашивал монашек. Лучше продадим их, и делу конец. Если же государыне вдруг потребуются монашки, можно будет купить других.

Лай Да подумал, что поднимать шум не имеет никакого смысла, ибо это не принесет господам ничего, кроме худой славы, и согласился.

– Иди вместе с господином Лай Да! – приказал Цзя Лянь, обращаясь к Цзя Циню. – Делай все так, как он тебе прикажет.

Цзя Цинь еще раз низко поклонился и вышел следом за Лай Да. А потом, когда они пришли в такое место, где никого не было, он еще раз поклонился в ноги Лай Да.

– Слишком уж непристойно вы ведете себя, молодой господин, – сказал ему Лай Да. – Не знаю, кого только вы обидели, что он поднял такую шумиху! Вспомните, с кем вы не в ладах!

Цзя Цинь немного подумал, но никак не мог припомнить, кто его враг. Удрученный, он поплелся следом за Лай Да.

Из главы девяносто четвертой вы можете узнать о дальнейших событиях.

Глава девяносто четвертая, в которой повествуется о том, как матушка Цзя устроила угощение и любовалась цветами и как утеря чудесной яшмы предвещала Бао-юю несчастья

После того как Лай Да в сопровождении Цзя Циня ушел от Цзя Ляня, за всю ночь ничего не произошло, о чем стоило бы упоминать, – все ждали лишь возвращения Цзя Чжэна.

Монахини, которым удалось возвратиться в «сад Роскошных зрелищ», были вне себя от радости, им хотелось обегать весь сад, прежде чем их увезут во дворец.

Но неожиданно для них Лай Да приказал старухам-служанкам дать им немного поесть и никуда не отпускать. Таким образом, девочки, ни о чем не подозревая, ждали утра. Служанкам, которые прислуживали в саду, было известно, что монашек собираются везти во дворец, но никто не знал точно, в чем дело.

На следующее утро, когда Цзя Чжэн должен был вернуться домой с дежурства, в ямынь прислали отчеты о расходах на ремонт городских стен, поступившие из двух провинций. Бумаги эти необходимо было проверить, поэтому Цзя Чжэн не смог сразу приехать, а прислал человека сообщить Цзя Ляню:

– Как только Лай Да привезет монашек, допросить всех и выяснить, в чем дело. Меня не ждать, принять самому необходимые меры!

Получив приказание, Цзя Лянь прежде всего обрадовался за Цзя Циня и подумал:

«Если сделать все по своему усмотрению, господин может что-либо заподозрить. Лучше посоветоваться с госпожой Ван, и если что-нибудь будет сделано даже не в угоду господину, я к этому не буду иметь отношения».

Подумав так, Цзя Лянь отправился к госпоже Ван и стал по порядку рассказывать ей о том, что произошло:

– Вчера второй старший господин Цзя Чжэн, увидев наклеенную на воротах бумажку, страшно рассердился. Он велел доставить сюда Цинь-эра, а также буддийских и даосских монахинь для расследования. Но поскольку у господина нет времени заниматься этим непристойным делом, он велел мне доложить вам и спросить, что делать. Вот я и пришел попросить у вас указаний, госпожа!

Госпожа Ван удивилась рассказу Цзя Ляня.

– Ну как это назвать?! – воскликнула она. – Цзя Циня нельзя считать членом нашего рода, если он ведет себя столь непристойно! Но и человек, наклеивший эту бумажку, порядочный негодяй. Разве можно открыто заявлять о подобных вещах! В самом деле Цзя Цинь виноват? Ты допрашивал его?

– Допрашивал, – отвечал Цзя Лянь. – Но подумайте сами, госпожа, разве он признается?! И все же я уверен, что он не посмеет сделать ничего подобного. Ведь он знает, что государыня в любой момент может потребовать девочек к себе, и если бы произошел скандал, ему же было бы плохо! Выяснить, что было и чего не было, конечно, нетрудно; но что вы предпримете, если все подтвердится?

– Где монашки? – спросила госпожа Ван.

– В саду, под присмотром, – ответил Цзя Лянь.

– Барышни об этом знают?

– Они знают, что монашек хотят везти ко двору.

– Вот и хорошо, – промолвила госпожа Ван. – Этих распутниц нельзя оставлять ни на минуту. Я давно говорила, что от них надо отделаться, но все возражали! Разве я не предвидела, что в конце концов случится неприятность?! Вели Лай Да тщательно расспросить девочек, есть ли у них семьи, да проверить их бумаги. У кого есть семьи, то пусть истратят несколько лян серебра на лодку, поручат надежному человеку отвезти их на родину и вернуть родителям. Если из-за двух-трех плохих девчонок мы лишим всех монашеского звания и возвратим к мирской жизни,