А абсолютно самостоятельный разум, мышление есть, по Фихте, дей- i- ствование, которое непосредственно осознается. «Мышление, — подчер- ; кивает он, есть действование, следовательно… определенное мышление есть определенное действование, то есть то, что… мыслите, таково имен- I но потому, что… именно так действуете в мышлении»[877]. Итак, заключает Фихте, «понятие или мышление о Я состоит в действовании самого Я на! себя; и на оборот, подобное действование на самого себя дает мышление о Я и не дает абсолютно никакого другого мышления»[878].

! В различных вариантах своего наукоучения Фихте стремится показать,

! что Я что-либо знает, лишь поскольку Я что-то делает, и что Я в состоянии | что-то сделать лишь тогда, когда это совершается благодаря свободе нашего | духа, действующего в определенном направлении. Именно в Я, Яйности! как обращенной на самой себя деятельности, действовании Фихте усмат- ! ривает назначение и достоинство человека: «для человека существует I действование и ничего кроме действования»[879]. И далее: «Действовать!

| Действовать! — вот длят чего мы существуем»[880]. Таково назначение человека, «таков человек, — подчеркивает немецкий мыслитель, — таков каждый, кто может самому себе сказать: Я— человек… таков каждый, кто может мне сказать: Я есмь»[881]. Это назначение человека Фихте определяет как истинную задачу для всякого философского исследования. А потому основную практическую максиму он формулирует так: «Делай то, что я тебе говорю, и ты будешь мыслить то, что я мыслю»[882].

Этот ключевой момент своего способа философствования Фихте особо подчеркивает, когда поясняет сущность отстаиваемого им трансцендентального идеализма и наукоучения: фундаментальное философское понятие бытия рассматривается отнюдь не как первое и первоначальное понятие, а исключительно как выведенное, и притом выведенное через противоположение деятельности. Стало быть, бытие следует за действием и оно суть продукт первоначального деяния. Понятие бытия должно быть выведено из представления, ибо оно должно существовать лишь через него. «Всякая реальность, — утверждает Фихте, — какое бы имя она ни носила, возникла бы для нас благодаря погружению и забвению нашей самости (Selbst) в известных определениях нашей жизни»[883]. А потому бытие человека, последнюю цель его бытия философ выражает так: «человек должен быть тем, что он есть, просто потому, что он есть, т. е. всё, что он есть, должно быть отнесено к его чистому Я, к его голой яйности; все, что он есть, он должен быть просто потому, что он есть Я»[884]. И далее: «Поскольку очевидно, что человек имеет разум, постольку он является своей собственной целью, т. е. он существует не потому, что должно существовать нечто другое, а просто потому, что он должен существовать: его открытое бытие есть последняя цель его бытия»[885]. В этом высшем назначении человека легко угадывается категорический императив Канта, согласно которому человек как существо разумное есть цель сама по себе и никогда не может и не должен рассматриваться как средство для чего-то другого.

На слабое место наукочения Фихте, на его ахиллесову пяту обратил внимание Кант, заметив, что попытка так называемого «его ученика» «выковырять объект» из субъекта — напрасный и никогда не выполнимый труд. Это замечание кёнигсбергского мудреца учел ученик Фихте — Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг (1775-1854), который и поставил перед собой задачу преодолеть субъективистскую односторонность фихтеанства.

Оригинальность Шеллинга как философа заключалась в том, что, видимо, никто чаще него не менял свои взгляды, в каждой последующей работе всё начинал сначала. На протяжении своей длительной философской деятельности он успел разработать несколько философских систем. Каждый раз, предлагая новую концепцию, которую он объявлял позитивной, отказывался от предыдущей, признавая ее ошибочной. И все же, несмотря на такую творческую плодовитость философа, всё же он был мыслителем одной единственной идеи, одной единой общей системы — идеи познания абсолютного, безусловного, первоначала всякого бытия и мышления. В ходе своих философских изысканий он искал абсолютное, которое и должно было служить отправным пунктом его разных философских систем. И этот поиск был не случайным, ибо, по словам Шеллинга, «в философии нет вообще ничего, кроме абсолютного; иначе говоря, мы ничего не знаем в философии, кроме абсолютного»[886]. Стало быть, для него, философия — это наука абсолютного. В зависимости от того, в какой сфере бытия он обнаруживал это абсолютное, безусловное в творчестве Шеллинга можно выделить следующие сменяющие друг друга философские системы, которые образуют одновременно в его философском развитии различные периоды, отделяющиеся друг от друга тонкими, едва уловимыми переходами.

Первая — это система трансцендентальной философии фихтеанского типа, которая изложена в его первых публикациях «О возможной форме какой-либо философии вообще» (1794), «О Я как принципе философии» (1795). S В ней он выступил всего-навсего как толкователь системы Фихте. Роль и значение своего учителя он связывал с тем, что Фихте «первым высказал идею философии, основанную на свободе, положил самостоятельность Я - не только, как Кант, в основу практической, но и теоретической и тем самым всей философии в целом»[887]. В этот период, вслед за своим учителем,