— Насколько мне известно, вы, такой гурман, сегодня придерживаетесь диеты, совершенно не пьете, ведете образ жизни, вам не очень свойственный. Это вас не тяготит? Вы собираетесь удерживаться на достигнутом? Шутливое: «Нет ничего легче, чем бросить курить, я столько раз это делал».

— Я курил сорок пять лет — с первого класса. Надоело. Бросил.

Вот так и пить надоело. Свою норму я выполнил. Перед казной долгов (и по табаку, и по выпивке) не имею. А поскольку пища перестала принимать форму закуски, возник дополнительный эффект — стал худеть. И молодеть опять же. Буду держаться. Следующую поллитру — если, конечно, хватит денег на хороший закус — выпью 7 ноября 2017 года. Уже начал собирать компанию…

— Как вы вообще относитесь к людям? С любопытством? Или вы уже давно о них все знаете? А к женщинам? Женщины играли в вашей жизни значительную роль или, так сказать, подсобную?

— К людям отношусь с огромным любопытством. Нет ничего интереснее. Это относится и к женщинам. А «подсобную роль» в моей жизни играли мужчины.

— Поскольку в политике, как я понимаю, вы будете придерживаться дипломатической сдержанности до последнего дня пребывания на посту посла, попробую «раскрутить» вас на фронте личной жизни… Если, конечно, позволите.

— Давайте-давайте…

— …Итак — сколько раз вы были женаты?

— Два.

— Есть ли определенный тип женщин, который вам нравится?

— Нет. Я разделяю подход Анатоля Франса: у меня не вкус, а вкусы.

— Ваша жена — обаятельнейшая женщина. Насколько мне известно, вы вместе давно.

— Тридцать пять лет, кажется.

— Срок солидный. И это благодаря ее удивительным качествам или вы достаточно «легкий» муж? Хотя, признаться, ваша «легкость» кажется мне сомнительной.

— Не сомневайтесь. Муж я действительно не «легкий». Трудный муж. Но, видимо, мы с Петровной поняли, что лучших вариантов не будет.

— Вы всегда были опасно близки к верховной власти. Много ли было в вашей деятельности такого, о чем предпочитаете не вспоминать и хотели бы, чтобы и другие не помнили?

— В моей жизни были сюжеты, о которых я предпочитаю не вспоминать, а когда вспоминаю — мне становится стыдно. Но никакого отношения к «верховной власти», вообще к власти эти сюжеты не имеют.

— Вы не сентиментальны? Вам не трудно расставаться с людьми, с местами, к которым привыкли? Как вам сейчас видится — спустя какое-то время захотите побывать в Израиле? Или завершилась работа, поставлена точка, и никакие эмоциональные узы вас не связывают с этой страной?

— Трудно судить о себе. Скорее всего, я не сентиментален. Но расставаться всегда грустно — и с людьми, и с местами.

Побывать в Израиле, несомненно, захочется, ведь я оставляю здесь не только почти полцентнера собственного тела, но и добрых знакомых, уже привычные пейзажи, да и вообще — пять лет напряженной жизни.

— Как вы переносите стремительность времени — с философским смирением? С печалью? Стараетесь об этом не думать?

— Наоборот, стараюсь думать, — время, его темп, его природа и содержание — интереснейший объект для анализа, для «философствования». Стремительность времени — стихия, в которую я погружен. «Безумное», как вы изволили выразиться, время — это интереснейшее время, мое время…

Знаю, что время несет меня в небытие. Помните, у Брюсова: «Я жил, я мыслил, я прошел, как дым». Печаль? Наверное. Но светлая печаль. Все-таки и жил, и мыслил…

— Вы — счастливый человек. Страх времени — самый жесточайший страх… Завидую вашему восприятию времени…

— Не завидуйте. Кто знает, что я буду чувствовать после 7 ноября 2017 года…

— Александр Евгеньевич, ваш скорый отъезд настраивает на элегический лад. Скажите, если бы время вернулось вспять и юному Бовину предстояло все начинать сначала, он согласился бы на такой вариант судьбы, который выпал вам?

— Да. Я готов повторить свою жизнь, свою судьбу.

— Я понимаю, нет практически вопросов, которые вам еще не заданы настырными журналистами… Но может быть, вам самому хотелось бы что-то сказать нам напоследок?

— Кому «вам»? «Русским» израильтянам?

— И «русским», и израильтянам вообще.

— «Русским» я желаю, чтобы на «исторической родине» они наконец почувствовали себя как дома. Чтобы они помнили свою родину без эпитета. И чтобы дети и внуки их не забывали русский язык — окно в огромный, неисчерпаемый мир русской культуры.

— А израильтянам?

— Надо держаться. Перефразирую Черчилля: «Если израильтяне не справятся с действительностью, действительность справится с израильтянами». Надеюсь, они справятся («Новости недели», 28.02.97).

* * *

Следующая — Марина Аристова в «Вестях», дочь очень интеллигентной мамы, могла бы стать «сверхновой» израильской русскоязычной журналистики, но не выдержала внутривидовой борьбы:

НЕ ПРОЩАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ

Пять лет пролетели как один день. Но когда начинаешь вспоминать, чем были наполнены эти годы, понимаешь, что это не так. Выстрелы и выборы, взрывы и визиты, скандалы, взлеты, падения, конфликты, примирения, спектакли, концерты, встречи… И что бы ни происходило, мы всегда ощущали рядом присутствие человека, который не просто исполнял служебные обязанности посла, но жил нашей жизнью, не отказывался ни от каких приглашений, и все ему было интересно.

Многие спрашивают у Бовина: «Почему вас не оставляют на второй срок?» Но у послов нет «сроков», а как говорит сам Александр Евгеньевич, «я и так самый старый из всех послов».

Как бы то ни было, России трудно будет найти другого такого посла — открытого навстречу всем, не застегнутого на все пуговицы, вносившего сердечность и простоту в любые отношения.

Думаю, что во многом личность Александра Евгеньевича Бовина повлияла на тот образ России, который сложился у израильтян. А мы — разве не испытывали мы гордость за то, что страну, в которой мы выросли, представляет такой человек?

Бовин никогда не вмещался в узкие рамки своей должности — «спичрайтера», телеобозревателя, журналиста-международника, посла. Быть может, главное его качество — всегда оставаться самим собой, умным человеком и интересным собеседником.

И поэтому мы не прощаемся с ним. Уезжает посол, но остается на расстоянии трех часов лета, на расстоянии телефонного звонка — Бовин.

И сегодня я обращаюсь к нему не как к послу, а как к человеку, который наблюдал нашу жизнь в непосредственной близости и мнение которого по поводу этой самой жизни не может не быть интересным.

— Александр Евгеньевич, вы впервые побывали в Израиле в 1979 году. В чем главное отличие нынешней страны от той, которую вы увидели тогда?

— Теперь я всюду слышу русскую речь. Тогда это было редкостью. И еще: теперь в Израиле появились прекрасные вина.