Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над словами «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед, —
В него мы стрелы мечем – в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.
Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошел на зов, – сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.
В непрочный сплав меня спаяли дни —
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь, как все, – и, как они,
Я не сумел от мести отказаться.
А мой подъем пред смертью – есть провал.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.
Я Гамлет, я насилье презирал,
Я наплевал на датскую корону, —
Но в их глазах – за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.
Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденьи смерть проглядывает косо.
А мы все ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса[46].
* * *
– Вот тут, на левобережье Чороха, будет стоять город Батуми, – сообщила Танюшка, указывая рукой на крутые лесистые холмы, которые становились все ближе и ближе.
– Не будет, – возразила Ирка. – Откуда он тут-то возьмется?
Я в этом разговоре не участвовал. Ну Батуми. Ну и черт с ним. А вот причаливать-то куда?!
Впрочем, казаки наши, кажется, знали – куда. Во всяком случае, «чайки» лихо летели прямо на берег, словно собирались на него просто-напросто выброситься. Драккары и ладья поспешали за ними. Джек уже скомандовал перекинуть паруса, и наш когг тоже шел следом.
– Смотрите! – крикнул Вадим, мучившийся на носу. Мы повернулись в ту сторону, куда наш страдалец показывал, – и я даже заморгал от удивления. Прямо в скале, нависавшей над морем, рисовался фасад храма, усиленный мощными контрфорсами. Над куполом, похожим на шлем, надвинутый на лоб воина, возносился по мере нашего приближения в небо каменный православный крест.
– Дер-жи-те-е буш-при-то-о-ом на хра-а-ам!!! – зычно прокричали с первой «чайки».
– Они случайно не дети Сусанина? – осведомился Олег Крыгин. Раде, быстро и ловко вязавший на бортовом кнехте «восьмерку», заинтересовался:
– А Сусанин кто такой? Казак?
– Проводник-профессионал, – ответил Олег. И в этот самый момент открылся проход в скале, за которым лежала бухта, окаймленная полосой пляжа.
* * *
Не знаю, кому и когда пришло в голову высечь в скале храм. Наверное, это было в те далекие времена, когда люди в самом деле обладали верой в бога. Я удивился, увидев, что из казачат почти треть, махом вытащивших «чайки» на берег, тут же чинно отправилась в храм по крутой узкой тропе. Помедлив, я направился следом.
Я в жизни ни разу не был в церкви. В семье моей в бога не верил никто. А я просто не задумывался над этой проблемой, и среди моих друзей верующих не было тоже… разве что Арнис, но верил ли он в Христа – или в более древних богов, я так и не понял. Здешний мир тоже не очень располагал к вере… или, наоборот, – располагал, только я не понял этого?
Каменная ступень перед входом была глубоко выбита – настоящее корыто. Сколько же ног тут прошло? Внутри оказалось светло. Свет падал в несколько высоких стрельчатых окон, пересекаясь на шероховатом каменном полу золотистыми клинками. Остановившись на пороге, я смотрел, как ребята опускаются на левое колено, опираясь каждый обеими руками на эфес поставленного в пол оружия. Те, у кого были головные уборы, сняли их еще в начале тропы. Некоторые уже крестились, но стояла тишина. А у меня церковь ассоциировалась обязательно с песнопениями…
Стены церкви изнутри были расписаны картинами – трудно разглядеть какими, но рисунок на стене прямо перед входом я видел хорошо. Это был именно иконный рисунок, и я узнал Георгия Победоносца. Святой с нимбом вокруг шлема поражал копьем не змея, а рогатое существо. Сатану, наверное…
Картину окантовывали белые на черной полосе свастики, перемежавшиеся со сложным звездообразным плетением.
«Всем нужен бог, – вспомнил я слова Лядащева из «Гардемаринов». – Но не всякий может помолиться…» Я прислушался к себе. Нет, никакого молитвенного порыва я не ощущал. Но внезапно захотелось кое-что сделать…
…Мальчишки проходили мимо меня, особо не обращая внимания, разве что скользили по мне посуровевшими, какими-то самоуглубленными взглядами. Я ждал. Вышел последний; ребята уходили по тропинке вниз. Я подождал, пока последний скроется за поворотом, и, помедлив, положил ладонь на рукоять палаша. И шагнул внутрь.
Меня оглушило и испугало звонкое, раскатистое эхо моих шагов. Казалось, внутрь с разных концов вошли сразу несколько человек. Я остановился, и звук шагов, ударившись о стены, смолк.
Я стоял точно посредине зала. И так, стоя, вдруг ощутил свою неуместность в церкви, перед иконами, чьи краски не потускнели от времени, чьи лики не меняли человеческие чувства… я – длинноволосый мальчишка в потертой кожаной одежде, перетянутой промасленными перевязями, отягощенными оружием; в побитых сапогах на широко расставленных длинных ногах, с обветренным, загорелым лицом, руки которого лежат на рукоятях клинков привычно и спокойно-расслабленно. И от осознания этой своей неуместности я рассердился.
– Послушай меня, – сказал я, вскинув голову, и звук моего голоса тоже родил эхо, будто вместе со мной призывали слушать их другие люди. – Послушай меня, – упрямо повторил я, словно невидимый собеседник хотел меня перебить. – Если ты есть, я хочу, чтобы ты дал мне ответ: ради чего?! Если на то в самом деле твоя воля, объясни мне ее смысл, и я, может быть, соглашусь и дальше идти этим путем, но уже осознанно служа тебе! Я не бойцовый пес, которого бросают в драку, ничего не объясняя! – Я скрипнул зубами и, помолчав несколько секунд, продолжал: – Но ты молчишь? Молчишь… Значит, и здесь я не получу ответа, кому и зачем все это нужно… Что ж, прости. Пусть те, кто верит в тебя, обретают силу в этой вере. Я же буду продолжать верить в мой палаш.
Повернувшись, я вышел из церкви, больше не обращая внимания на грохочущие раскаты шагов.
И не оглядываясь.
* * *
– Вы остаетесь здесь.
– Олег… – начала Вильма, но я добавил в голос металла:
– Здесь. Будете ждать нас у «Большого секрета». Это все.
Танюшка молчала, опираясь на поставленную концом в камень корду. Она не смотрела в мою сторону, хотя все остальные девчонки обступили меня и пытались убедить, что без них война – не война.
Ее поведение как раз меня и беспокоило…