Тито и сам жил в параноидальном страхе, что ему угрожают его самые близкие соратники, прослушивают его, воруют его вещи и покушаются на его жизнь. Как записал Ранкович: «.сомневаться во всем и во всех было в его натуре и составляло его характер». В начале 1960-х гг. Тито обвинил в этих грехах трех своих секретарей и даже национального героя генерала Милана Жежеля, командующего его собственной охраной, который ему был предан как пес. Но он не был предан Йованке, с которой был груб и в то время, когда она была ему подчинена, и позднее. На почве сомнений, которые не имели никаких оснований, но их усердно взращивала Йованка, Тито потребовал от Ранковича ареста этих людей, допроса, суда и партийного наказания. Лека[1959] его успокаивал и пытался убедить в верности этих товарищей, но безуспешно. Самое большее, что ему удалось сделать, – это спасти несчастных от ареста и найти им другую работу[1960]. Но сам он навлек на себя гнев Тито. В 1964 г. произошло нечто еще худшее. В немилость попал один из ближайших сотрудников Ранковича Слободан Пенезич – Крцун, председатель сербского правительства, который в 1946 г. проводил операцию по захвату Драже Михайловича. Он был известен своими неуместными заявлениями, например, что для стабильности Югославии важнее всего договор между сербами и хорватами: «Мы держим союзную полицию, они армию, и всё в порядке». Однажды он зашел слишком далеко. Во время путешествия «Голубым поездом» в Загреб он в состоянии подпития сказал маршалу: «Старый, не беспокойся о себе до тех пор, пока тебе верны мы, сербы. Если нас потеряешь, тебя не спасут твои хорваты и словенцы»[1961]. Этого прозрачного предупреждения Тито не услышал, тем более что Йованка уже давно его предостерегала, что «сербы ему спутают карты». От Ранковича он потребовал, чтобы против Крцуна началось партийное расследование, что тот и выполнил 6 ноября[1962]. А в декабре Пенезич, который говорил о себе, что у него «руки по локоть в крови», стал жертвой автокатастрофы[1963]. По одной из версий аварии, неизвестная ядовитая жидкость проела пневматику переднего колеса, которая на большой скорости разлетелась. По другой версии, сломалась полуось. По третьей – шофер из-за слякоти на дороге потерял управление над автомобилем и врезался в одиноко стоящий дуб в поле[1964]. Тито не поехал на похороны погибшего сотрудника УГБ, «о котором скорбел весь сербский народ», а с большим удовольствием встретился с каким-то американским актером. И это несмотря на то, что Крцун в битве у Сутьески спас ему жизнь.

В сентябре 1965 г., после многомесячного отсутствия из-за болезни на политической арене снова появился Владимир Бакарич. С Карделем, который его ценил не только за «проницательный теоретический дух», но прежде всего за «развитое чувство политической реальности», в середине месяца он посетил Загребский Сейм, важнейшее событие в Югославии. В связи с этим они, очевидно, вели разговоры, которые затрагивали динамику развития партийных событий в последующие месяцы, поскольку оба являлись сторонниками строительства современного и правового государства внутри социалистического строя, насколько это было возможно[1965]. В рамках этой политики, а также из-за уверенности, что помощь Запада истощится, если не начнется модернизация экономики, Кардель открыто анализировал актуальные проблемы югославского общества и предлагал его глобальную трансформацию. На заседании Исполнительного комитета 12 и 13 ноября 1965 г., к удивлению присутствовавших, он говорил о Югославии как об образовании, которое само по себе искусственно: «В конце концов, я бы сказал, товарищи, в Югославии мы объединены не ради Югославии. Но ради социализма. И если нам не будет ясно, что социализм это то, что объединяет Югославию, потом ее не сможет объединить ни один другой фактор. И когда я говорю “социализм”, я думаю об общественном прогрессе на фундаменте социализма». В государстве, по его мнению, существовали три политических направления: словенско-хорватское, заинтересованное в как можно большей самостоятельности, централистское, которое защищают неразвитые республики, и гегемонистское, сильное, прежде всего в Сербии. Последнее являлось самым крепким и имело больше всего возможностей стать доминирующим в тот момент, когда старые кадры оставят политическую сцену. Для того чтобы избежать этой опасности, необходимо превратить государство, пока это еще возможно, в «стол переговоров», за которым различные суверенные республики в непрестанных переговорах координировали бы свои специфические интересы. Хотя это предложение предусматривало для защиты социалистического устройства двух стражей: СКЮ, организованного по принципу демократического централизма, и общую армию, многим югославским руководителям оно показалось слишком дерзким, поскольку государству отводилась лишь роль «технического инструмента», подходящего для посредничества между разными партнерами. Кардель на самом деле тяготел к конфедерации. Его предложение оставили в стороне и еще раз выразили поддержку экономической реформе, лишь бы не касаться острых моментов политических и межэтнических отношений, о которых думал Кардель[1966].

Вопрос остался открытым, раскол между «либералами» и «консерваторами» всё углублялся. Как сообщал некий информатор американским спецслужбам, последние обесценили всё, что было можно, чтобы бойкотировать программу реформ[1967]. Символом этого сопротивления был Александр Ранкович, о котором Кардель говорил, что он многое сделал для создания югославского социализма благодаря непоколебимости своего мышления, организаторским способностям и умению работать в команде. Однако, когда в Югославии возникли новые общественные и политические отношения, он стал опасным элементом из-за двух черт своего мышления и характера: «.первая была склонность к переоценке силы средств государственного принуждения и дисциплины, поскольку это толкало СКЮ на путь централизма, закрытости и прагматичного выбора, вторая – нежелание слышать о правомерности национального вопроса, что тормозило текущее решение проблем в межнациональных отношениях и стало серьезной проблемой для Союза коммунистов»[1968]. По этим причинам Ранковича нужно было отстранить.