в распределителях? Все знали. К лагерникам попал – кранты, живым не выйдешь.

– Это кримы. Белому с цветным в одной камере сидеть – позор. Расу теряешь. А кримы все расисты. Полам-то на это накласть было.

– Как же! Я раз к полам в камеру попал… Если б надзиратели не чухнулись, меня б тогда ещё в Овраг свалили. Если б вообще что собрали. Я такого страха ни до, ни после не пробовал!

Андрей отложил нож, подался вперёд.

– Не мог ты к полам попасть! К ним цветных не сажали!

– Так было же! Нас трое было. Все спальники. На продажу. А всюду битком. Чтоб не попортили, сунули к полам. А они… они же пошли на нас. Вы же белые, от вас отбиваться нельзя!

Андрей даже привстал.

– Так со спальниками в камере иначе нельзя! Спальник трахнет, так после этого хоть в параше топись, не будет тебе жизни.

– Чего?! Охренел? За каким… чёртом мы вас трахать будем, сам подумай.

– Вы же!.. – Андрей осёкся и как-то осел на землю, захлопал ресницами. – А чёрт, ты же говорил…

– Ну да! Без приказа раб не работает. А так нам всё это по фигу.

Андрей вдруг захохотал. Взахлёб, до слёз. Бил кулаком по колену, по земле, не в силах ничего сказать. Эркин сначала принял за истерику. Видал он такое. И приготовился бить. Но потом не выдержал – так заразительно хохотал Андрей – и засмеялся сам.

– А мы… – наконец выговорил Андрей, – мы ж боялись вас. Говорили, что вы того, кидаетесь на всех. Не разбираете мужик там или баба, малолетка или взрослый. Лишь бы трахнуть.

– Так они, – медленно начал соображать Эркин, – так те, полы, испугались нас? Мы ж от них жались, чуть по стенке не размазались, а они… они боялись, что мы полезем, так что ли? К ним полезем?

– Ну да. А камерное правило ты же знаешь. Бей первым. Ну, ч-чёрт, ну, ни хрена себе, как получается. Нас спальниками пугали, а вас…

– А мы вас боялись до… ну, не знаю как. А они, значит… – Эркин потёр лицо. – Значит, что ж получается? Бей первым. И как попали в одну камеру, то сразу рубка. Только шевельнись, и всё.

– Получается так, – растерянно развёл руками Андрей. И улыбнулся. – Только… только труханулся ты тогда зря. Ничего б такого вам не сделали. Если б и побили, то так, для виду.

– У нас-то всё равно жизнь на кону. Кому вид, а нам на сортировке каждый синяк в счёт. – Эркин покрутил головой, откинул со лба прядь. – Слушай, а почему к полам цветных не сажали?

– А чтоб не распропагандировали!

– Рас… чего?

– Ну, чтоб мысли о вреде рабства не внушали.

Эркин оторопело уставился на него.

– Ты это того, шутишь?

– Нет, я серьёзно. Полы против рабства, и вот, чтоб они другим этого не говорили, их и сажали отдельно. Ну, цветных ни к полам, ни к присам не сажали. Только с кримами. Ну, слышал я, одного пола в камеру к спальникам сунули, и они его насмерть… затрахали.

– Брехня! – отмахнулся Эркин, но тут же напрягся, прикусил губу. – Нет, постой. Если так приказали, то могли. Я о таком тоже слышал. Собирают спальников или даже одного, и приказывают, и потом подсаживают. Но потом таких убивали. За боль белому, а уж за смерть-то…

– А! Так это и в лагере. Ткнут тебя одного в барак к кримам, они тебя уделают так, что только номер и будет виден. Ну, ни фига себе закручено. Стравили нас намертво. Мы, значит, друг друга сами мордуем вусмерть, а они…

– А им работы меньше. У нас они так элов и джи стравили, работяг на спальников, рабов на отработочных, всех на лагерников. У вас свои…

– Точно, – Андрей ещё раз попробовал лезвие пальцем и, подобрав ветку, коротким взмахом наискось перерезал её. Снова оглядел нож и через костёр кинул Эркину так, что тот поймал его на лету. – Держи. Теперь нормально. Такая, значит, система.

Эркин кивнул. Защёлкнул нож и спрятал в карман. Усмехнулся.

– Знаешь, мне сон как-то приснился. Что мы с тобой в распределителе в одной камере оказались. На поединке. Знаешь, что это?

– А то! Ну, и кто победил?

– Проснулся я. Больно страшно стало.

– Да-а, – Андрей поёжился, передёрнул плечами как от озноба. – Как это нас пронесло? Пришиб ты бы меня.

– Как сказать, – пожал плечами Эркин. – Никогда я во сне не кричал, а тут… И вот увидел я это. А днём Белая Смерть объявилась.

– Сон в руку говорят, – засмеялся Андрей. – А так, в самом деле… Встретились мы в самый раз. Не в распределителе, и не тогда… у костра ночью… Пронесло. Мать бы сказала: судьба.

– Судьба, – повторил Эркин. И засмеялся.

– Ты чего?

– На небо посмотри.

– А ни фига! Полночи осталось.

– А четверти не хочешь? Одеяла заложили, как спать будем?

– В первый раз что ли. Спина к спине. Не замёрзнем. – Андрей зевнул. – Затрепались мы. Напоследок.

– Ага.

Они легли, прижавшись спинами. Андрей как всегда на левом боку, правая нога полусогнута, чтобы голенище с ножом было под рукой. Эркин обхватил себя за плечи, пряча грудь и лицо под скрещёнными руками, и тоже слегка подтянул ноги, прикрывая коленями живот. В ночь перед кочёвкой, когда всё увязано, чтобы утром не барахтаться впопыхах, приходится греться собственным теплом. Но и ночи сейчас не холодные. Только вот роса под утро… Но зато не проспишь. Роса разбудит.

– Недели на две языки привязывать, – вздохнул Эркин.

– Может, и обойдётся.

– Может, ты ему и номер свой покажешь?

– Сначала ты причиндалы свои выставишь.

Они говорили сонными, затихающими голосами.

Тетрадь тринадцатая

Фредди их встретил на перегоне. Услышав в утреннем тумане мычание, стук и щёлканье копыт, пересвистывание парней, он громко окликнул их и поскакал навстречу.

– Здорóво, парни!

– Доброе утро, сэр, – откликнулся из тумана Эркин.

– А Эндрю где?

– Сзади, сэр. Подпирает.

Голос Эркина вежлив, но без малейших признаков радушия. Он был хмур и насторожен. Ко всему прочему, ему ещё перед самым утром, когда просыпаешься, вспомнился вчерашний разговор и пришла в голову мысль, от которой он едва не заорал в голос.

Женя ведь русская, «условно» белая, а Алиса вообще «недоказанная», и, значит, если что… их сразу… Как Андрееву мать. И все его надежды на то, что в случае чего, свора им одним натешится, а их не тронет, это так… блажь рабская!

Он сумел сдержать рвущийся наружу крик, даже не дёрнулся, чтобы не потревожить Андрея.