Андрей довольно заржал.

– Ага, и тебя припекло!

Эркин замахнулся, Андрей увернулся от удара, но тут же оказался на земле, придавленный коленом Эркина. Сопя, попытался вывернуться, но его удары приходились в воздух. Наконец Эркин отпустил его.

– Ловко, – одобрил Андрей, вставая. – А ногами как? Ты говорил вот.

– А! – Эркин, расставив ноги, раскачивался, перегибаясь в поясе во всех направлениях. – Не подпускаешь к себе когда. Чёрт, давно суставы не тянул, разогреться надо.

– Покажешь?

– Не-а, – Эркин выпрямился и потянулся вверх до хруста.

– Чего? Забыл, что ли?

– Голова забыла, тело помнит. В сапогах нельзя. Убить могу. Там удары страшные.

– Разуйся.

Эркин поглядел на него и засмеялся.

– Дойдёт до дела, увидишь, – и уже серьёзно. – Не хочу я этого, пойми. Кулак я могу остановить. Ну, когда уже замахнулся, а не ударил, коснулся только, вот так, – его кулак вдруг мягко ткнулся в шею Андрея. – Понял? И ногами так могу. Мог, – тут же поправил себя. – Но не в сапогах. Это, ну, как объяснить, ну, как заново учиться надо.

– Ясно, – кивнул Андрей и засмеялся. – В деле и посмотрим.

– Если до серьёзного дойдёт, – Эркин говорил тихо, будто надзиратель был рядом, – держись дальше. Там смотреть, кого бьёшь, некогда. Сам знаешь, в большой драке каждый сам за себя.

– Это я знаю. Ладно, ты что, ещё будешь?..

– Ага. Пока они лежат, разомнусь. Вечером не до того.

– Думаешь, уже на кочёвке полезут?

– А фиг их знает, – Эркин уже успокоился.

Драка так драка. Лучше обойтись без неё, но если не получается, то дерись, или тебя уложат. А радость от владения телом забивала все ненужные сейчас мысли. И как Андрей снова и снова метал нож, вгоняя его в ствол до половины лезвия, так теперь Эркин кидал себя на землю, увёртываясь от невидимых ударов, чтобы, едва скользнув лопатками по траве, выбросить ноги вверх в страшном сдвоенном ударе, когда захватив носком одной ноги шею стоящего над тобой почти победителя, другой бьют ему в лицо. В камере ему так случалось отбиваться от нескольких. Получая потом, правда, от надзирателей за драку. Но когда тебя окружили, другого способа уберечь лицо – нет. Только ещё свернуться комком и дать пинать себя, мягко перекатываясь под ногами у бьющих тебя. Тоже опасно, что попадут по хребту… Но это уж как повезёт. Как в любой драке.

…Вечером они собрали и увязали вьюки, разлив кофе по флягам, чтоб утром не возиться с решёткой. Холодный рабский кофе не самая лучшая вещь, и Андрей бухнул побольше сахара – заваривали на этот раз в котелке. Собрали мешки. Андрей достал точильный брусок и стал налаживать ножи. Свой и Эркина. Освобождённый от решётки костёр казался ярче обычного.

– Ну, сегодня моя очередь, что ли?

– Можешь?

Андрей пожал плечами.

– Смотря, что спросишь. Ну?

– Кто такие полы, Андрей?

Андрей удивлённо поднял голову.

– Ты откуда про это знаешь?

Эркин усмехнулся.

– Я потом скажу. Давай ты.

– Полы – это политические. Кто за политику в лагерь угодил. Присы – пленные, от prisoner, кримы – уголовники. Ну, убили там, накрали много, насильники.

– Понятно. За политику – это как?

– Это кто против Империи, против рабства.

– А что? – удивился Эркин. – В лагере цветные были?

– Нет, – удивился уже Андрей его вопросу. – В лагере только белые. Цветных за политику сразу убивали. А белого в лагерь. Ну, сначала там тюрьма, имперский трибунал. И лагерь. Белого же не казнят, ты знаешь. А в лагере просто. Нарушение режима, злостное нарушение… ну мало ли что придумают. Лагерник уже не человек. С ним всё можно. Только что не продавали. А так…

– Нет, постой. Как же белый и против рабства? У меня это как-то в голове не укладывается.

Андрей засмеялся.

– А ты уложи. Ты что, хороших белых не встречал? Ну, до освобождения.

Эркин негромко хохотнул.

– А кого я встречал? Надзирателей, хозяев да врачей. Там хороших… – и махнул рукой, – не злые попадались. А хороших…

– Хороших надзирателей не бывает, – согласился Андрей. – А вот врачи… Возьми доктора Айзека, чем он плох?

– Так он не в питомнике работает. Или в распределителе. Ну, да ладно. Ты про полов давай.

– А чего давать? – пожал плечами Андрей. – Я пол.

– Чего? – тупо переспросил Эркин. – Это как?

– А просто, – Андрей оглядел нож, попробовал пальцем лезвие и снова взял брусок. – Когда отец… нет, ладно, нас всех за него взяли. И пошёл я на перевоспитание в спецприют. А уж оттуда по своей статье. Я говорил? За стукачонка.

– Говорил.

– Ну вот. Нам бы его под вора выставить, попали бы в кримы. А мы лопухнулись. Но я, правда, сразу как пол шёл. Ещё в первой тюрьме. До приюта. Там память и попортилась. Ну, чтоб не сказать чего, сам себя держишь. А потом и само забывается. А после приюта, нет, приёмник сначала, потом приют, ну, вот тут я уже по своей статье шёл, и такое началось… В первой тюрьме меня и допрашивали мало. Так. Матери показывали, чтоб она говорила, – у Андрея задрожали губы.

– Не надо больше, – тихо попросил Эркин.

Андрей распахнул рубашку, сильно потёр красно-белую – рубцы не загорали – грудь и снова взялся за нож.

– Да нет, ничего. Отпустило уже.

– Белых же не пытают, – Эркин смотрел на него расширенными глазами.

– До приговора нет, – кивнул Андрей. – Но мы русские, «условно» белые. А тут ещё, когда Империя пришла, мне года… чёрт, не помню, но… не пошли как белых оформлять. Там какие-то подписки надо было давать, а отец… ну, и стали мы все «недоказанными». Так что, нас сразу в работу взяли.

– И много… таких было?

– Полов? Порядком. Под конец и дезертиры пошли, и говоруны, ну, кто за «капитулянтские высказывания», ну ещё… такие же.

– Полам… плохо было?

– Где как. Говорят, до войны кримы полов забивали. Ну, кримы… те же шакалы, только посильнее. И охрана за них стояла. У них и пайка больше, и на работы их так не гоняли. Потом, когда пленные, присы, пошли, они с полами были. И русские почти все. Я потому язык и не забыл, что с ними был.

– Присы белые?

– Ну да. Говорили, у русских в армии и цветные были. Но те, если в плен попадали… больше часа не жили. А русские, и другие белые в лагерь шли. У них, правда, свои лагеря были. А оттуда уже в общие.

– Значит, полы против рабства были? – снова уточнил Эркин.

– Ну да. Я ж говорил.

– И присы?

– Ага.

– Так чего ж вы нас так мордовали