Шрайнер поднял свой карабин, но раб выбил его из рук Шрайнера, раньше чем тот успел выстрелить; второй удар цепи большого раба последовал как молния, бросив Шрайнера на каменный пол.

Тотчас же хозяин в мантии бросился на него и, казалось, поцеловал в шею. Его раб прошептал:

— Ты, твою мать, лучше делай копыта, патера.

Он не успел договорить, как Чаку выстрелил. Голова хозяина в мантии практически взорвалась, обрызгав мое лицо кровью и мозгами, которые с силой разлетелись во все стороны. Из других частей огромной комнаты тоже начали стрелять, пули с визгом рикошетили от стен, потолка и пола. Рабы закричали и подняли руки, затем схватили тело своего господина и выбежали, захлопнув за собой железную дверь.

Фава с криком села.

К тому времени я уже узнал это место. Охваченный изумлением и благоговением, я пробормотал:

— Я сплю и вижу сны, а они — в моем сне. — К счастью, Чаку меня не услышал.

Комната, в которой мы находились, была так тускло освещена, что я едва мог разглядеть ее стены; но, насколько я мог судить, только Фава изменилась. И даже Фава изменилась почти неуловимо, потому что всегда казалась розовощеким ребенком, едва достигшим половой зрелости, с длинными светло-каштановыми волосами и обаятельной улыбкой.

Размышляя об этом, о том, что только что произошло, и еще кое о чем, я снова сел на прохладные каменные плиты, рисуя указательным пальцем правой руки круги на щеке.

Пока я сидел, погруженный в свои мысли, Шрайнер, наш охранник, пришел в себя; его голову перевязали полосами материи, оторванными от его туники, а затем, поскольку ему, казалось, не нравилось мое общество, ему помогли встать и увели. Я видел все это, но это не произвело на меня особого впечатления. Я чувствовал, что этот сон должен скоро закончиться, как и наш прежний сон о Зеленой, прерванный поварихой. Различные неприятности, с которыми я пытался как-то справиться, лежа рядом с Фавой под заснеженным терновником, снова сдавили меня, и я, без особой надежды, боролся с ними, гадая, не замерзаю ли я на самом деле до смерти, вытирая рукавом сутаны пот с лица.

Я хотел помешать наемникам убивать друг друга и не видел другого способа сделать это, кроме как привлечь их всех на сторону Бланко, а покамест намеревался сглаживать ссоры, свидетелем которых мне доведется стать.

Очень хорошо, их нужно было привлечь на сторону Бланко — но об этом не могло быть и речи, пока не пройдет достаточно времени, чтобы ясно показать ложность обещаний Дуко, — и к тому времени война, скорее всего, будет проиграна. Я горько упрекнул себя за то, что сделал вид, будто согласен, когда Инклито заговорил о перехвате мулов с серебром, которых обещал прислать Дуко, — кивнув головой, я показал, что принимаю мысль о том, что Дуко Ригоглио располагает такой суммой и заплатит ее. На самом деле я кивнул, чтобы казалось, будто мы с Инклито согласны по всем вопросам. И все же это была ошибка, о которой я продолжаю сожалеть.

(Пока я писал, мне пришло в голову, что есть шанс, пусть и незначительный, что Инклито был прав, а я ошибся. До десятого осталось всего три дня. Хорошо бы послать всадников перехватить серебро, если оно существует; но у меня здесь нет лошадей, о которых можно было бы говорить, и я уверен, что Инклито сделает это сам, если он не будет вести ожесточенный бой.)

Как убедить Дуко Ригоглио отказаться от войны? Для этого я послал к нему Фаву, а также написал письма в Олмо и Новеллу Читта, надеясь, что гонцы будут захвачены труперами Солдо — и все для того, чтобы Ригоглио отменил вторжение, опасаясь, что его союзники не так надежны, как он предполагал. Оба моих трюка явно провалились, и, сидя на каменном полу душной комнаты, в которой я не мог находиться, я не мог придумать ни одного нового плана, который мог бы привести к успеху.

Что еще хуже, Мора стала одним из гонцов, чьими жизнями я рисковал в надежде добиться мира. К этому времени она, по-видимому, была схвачена, изнасилована и рыдала в подземелье, гораздо худшем, чем это подземелье в моем сне.

За всем этим скрывалась еще более серьезная проблема: как я могу вернуться в Новый Вайрон, к тебе, Крапива, как мне бы хотелось, не бросив здесь своих друзей? Все эти проблемы до сих пор мучают меня, но эта больше всех.

Фава подошла и села рядом со мной, а я, оглядев ее и улыбнувшись, вдруг понял, что половина комнаты в нашем распоряжении.

— Я подумала, что тебе не помешает общество. — Она ответила улыбкой на улыбку. — Кто-нибудь, с кем можно поговорить, даже если это я.

— Ты думаешь, что я твой враг. — Я покачал головой. — Я никогда им не был, Фава. Пока мы были там, где были, я не мог быть твоим другом, но я никогда не был твоим врагом.

— Так однажды сказала Мора.

— И она была права. Если мы собираемся быть друзьями, скажи мне сейчас вот что. Ты так молода, как выглядишь?

Через мгновение она покачала головой.

— Я так и думал. Ты старше и очень хитроумна...

Она рассмеялась, и это был звонкий девичий смех.

— Слишком часто ты это показываешь. Ты действительно пыталась освободить Инклито?

Она кивнула:

— Он был добр ко мне. Он позволил мне жить с его дочерью в его доме и относился ко мне почти так же хорошо, как и к ней. Я причинила боль ему и его матери и, если бы могла, хотела бы загладить свою вину.

Я снова улыбнулся, стараясь, чтобы моя улыбка не стала горькой:

— Мало кто из нас настолько благороден.

— Я ведь ни на минуту тебя не обманула, правда?

— Напротив, — сказал я. — Я очень надеялся, что ты говорила правду.

— Ну, так и было. Но я хотела поквитаться с Дуко Ригоглио. Держу пари, ты думал, что я не доставлю это письмо.

— Я надеялся, что ты это сделаешь, и считал, что ты в силах.

— Я так и сделала. Он арестовал меня и собирался отрубить мне голову.

Я извинился и сказал ей, что не думал, что он может отреагировать так бурно.

— Ты считаешь, что я умна, потому что ты сам умный. Ты считаешь, что все, кто против тебя, тоже должны быть умными. Если бы Дуко был умен, он хотел бы сохранить меня в качестве шпиона. Я рассчитывала на это, но все говорят, что он более чем наполовину сумасшедший, и он пришел в ярость, когда я принесла плохие новости.

Я сказал, что хотел бы поговорить с ним.

— Нет, лучше этого не делать, — уверенно сказала Фава.

— Значит, он собирался убить тебя. Я так понимаю, ты сбежала?

Она снова рассмеялась:

— А ты думаешь, что я не могла? Они поместили меня в маленькую комнату с железными прутьями на окне, и как только они перестали смотреть, я пролезла между ними. Мы можем очень сильно менять свое тело. И ты это знаешь. Я знаю, что ты знаешь, потому что ты вложил это в мою историю в тот раз.

Я кивнул: