С самой суровой критикой выступила консервативная газета Göteborgs Aftonblad, усмотревшая в завещании Нобеля двойное предательство Родины. Нобелевские миллионы нужны в Швеции, писала газета. Сделав премию международной, он сознательно отдал предпочтение другим странам перед собственной. Но еще ужаснее – каприз доверить вручение премии мира норвежскому стортингу. Тем самым Альфред Нобель поставил под сомнение право Швеции на оборону, поскольку «выделил часть своего состояния на облегчение норвежских сепаратистских заявлений и поддержку норвежской фанаберии против Швеции!»12.

Выбор Норвегии в связи с премией мира с трудом восприняли не только наиболее консервативные шведские националисты. Напряженность между странами – членами унии оставалась в центре серьезной общественной полемики, а норвежское пацифистское движение воспринималось как прямая провокация против Швеции, особенно после кризиса 1895 года. По другую сторону границы ожидаемо царили чувства совершенно противоположные. «Великое признание, – писала газета Verdens gang. – Альфред Нобель всегда был пылким сторонником мира, и в его решении, столь почетном для стортинга Норвегии, мы склонны видеть знак доверия и признания работы парламента на благо мира»13.

В Харманнсдорфе в Австрии известие о завещании восприняли с большим энтузиазмом. Берта фон Зутнер глубоко скорбела по ушедшему другу, который за прошедшие годы пожертвовал ее пацифистской организации десятки тысяч франков. Однако она испытывала и горькое разочарование. Когда недели проходили за неделями, а о деньгах, выделенных по завещанию на дело мира, не звучало ни слова, она начала впадать в уныние. «Оскорблена тем, что Нобель забыл дело мира», – записала она в своем дневнике в день наступления нового, 1897 года.

Несколько дней спустя по всему миру распространилась новость о Нобелевской премии, и Берту фон Зутнер завалили поздравлениями. «Я безумно счастлива этому великолепному вознаграждению и поддержке дела мира, понимаю, что некоторая сумма должна причитаться мне, что меня, естественно, радует… Плохо сплю от возбуждения», – писала она в своем дневнике14.

Берта фон Зутнер написала большую теплую статью с личными воспоминаниями об Альфреде Нобеле. Вскоре эта статья вышла на первой полосе австрийской Neue Freie Presse, вероятно самой влиятельной газеты в Центральной Европе15.

Среди прочих международных откликов на завещание самого Альфреда Нобеля наверняка особо порадовала бы реакция Le Figaro. Наконец-то настал его большой реванш. От оскорблений в его адрес в ошибочной заметке по поводу смерти брата Людвига теперь не осталось даже воспоминаний. «Завещание… остается величественнейшим памятником любви к человечеству и гарантирует, что уважаемого имени господина Альфреда Нобеля никогда не коснется забвение»16.

* * *

* * *

Опись имущества покойного началась в Париже. Рагнар и Рагнхильда Сульман поселились в отеле неподалеку от Елисейских Полей, привезя с собой специально нанятого для этой цели бухгалтера. В своем завещании Альфред Нобель написал: он исходит из того, что Рагнар будет тратить на практическую работу больше времени, чем кто-либо другой. Так и получилось. Второй душеприказчик, Рудольф Лильеквист, был занят делами своего предприятия и не мог так просто отлучиться. Зато он выслал доверенность генеральному консулу в Париже Густаву Нурдлингу – добродушному торговцу древесиной, которого Альфред Нобель чествовал на банкете всего двумя месяцами ранее.

Сорвали печати на дверях виллы на авеню Малакофф. Началась долгая инвентаризация, комната за комнатой, от газовой люстры в вестибюле и табакерки на рабочем столе до пианино грушевого дерева в зимнем саду. Описывали все – от мебели в салоне и мраморных бюстов до скатертей и салфеток, записывали диваны шелковой парчи, табуретки с перламутром и ковры из шкур тигра, медведя и русской козы. В погребе в тот день обнаружилось: 882 бутылки вина благородных сортов, в том числе 287 Château Haut-Brion. А также пятьсот пустых бутылок и куча камней17.

Хотя куда важнее оказались ценные бумаги, размещенные в разных банках по всему Парижу.

Генеральный консул Густав Нурдлинг обладал горячим сердцем, практической сметкой и большим авторитетом. Он связал Рагнара Сульмана с французскими адвокатами. Правовая сторона дела нуждалась в уточнении. Существовал риск, что французский суд решит: Альфред Нобель проживал в Париже. Тогда опротестование завещания будет рассматриваться по французским законам, а французскому суду достаточно формальных зацепок, неточных указаний наследников, чтобы признать завещание недействительным. Кроме того, все ценные бумаги, принадлежавшие Альфреду, в том числе и иностранные, в этом случае облагаются налогом во Франции.