Тогда езжай немедленно, ответил Фелипе. Нет ничего важнее семьи.

Последнего водителя, который ранним утром в субботу накануне Пасхи подвез Клема на роскошном “бьюике ривьера” из Блумингтона в Орору, звали Мортон, он был дважды в разводе, торговал удобрениями и хотел говорить о Боге. Мортон остановился возле придорожного кафе, куда Клем добрался автостопом, доел остатки еды со стола, принял душ и прикорнул на несколько часов за парковкой. Деньги, присланные матерью, ушли на авиабилет до Панамы и на автобус до Мексики, дальше пришлось ехать на попутках, в основном с дальнобойщиками. Когда Мортон узнал, что Клем толком не ел пять дней, то заехал по пути в “Стакиз”, купил ему блинчики и яичницу с беконом. Лицо у Мортона было испитое, рябое, тело словно собирали заново: он смахивал на завязавшего алкоголика. Казалось, ему нравится наблюдать, как Клем ест.

– Знаешь, почему я тебя взял? – спросил он. – Я как увидел, что ты голосуешь, решил, что ты ангел.

Клем удивился. Он кто угодно, только не хиппи, но с бородкой, длинными волосами, в перуанском свитере с капюшоном смахивает на хиппаря. Он изумился, когда рядом с ним затормозил “бьюик ривьера”.

– Знаю, о чем ты думаешь, – продолжал Мортон. – Но они существуют. Ангелы-то. Внешне обычные люди, но когда они уходят, ты понимаешь, что это были ангелы Божьи.

Клем еще не привык говорить по-английски – ему до сих пор казалось чудом, что это возможно.

– Я совершенно точно не ангел.

– А у Бога всегда так. Он заботится о нас таким образом – побуждая нас заботиться друг о друге. И когда ты отказываешься помочь незнакомцу, который нуждается в твоей помощи, ты, возможно, отказываешься помочь ангелу. Знаешь, когда я это понял? Четыре года назад, двадцать седьмого июня. Мне было плохо, вторая жена только-только ушла, меня выгнали с работы – я тогда работал в школе, – да еще в грозу сломалась машина. Кстати, неподалеку отсюда, на проселке. Дождь стеной, генератор закоротило. В общем, так худо, что дальше некуда. Сижу в машине, мокрый как мышь, жалею себя, вдруг вижу в зеркале – сзади кто-то идет. Не поверишь, но это был парень примерно твоих лет, весь в белом. Я опускаю стекло, он спрашивает, что случилось. Тоже мокрый как мышь, заглядывает под капот, говорит, а теперь заводи. Умереть мне на этом месте – завелась! Прислушиваюсь – работает, ну я выхожу, хочу поблагодарить его, может, денег дать, а его нет. Кругом кукурузное поле, ровное-преровное, а его нигде нет! Исчез. Тут дождь прекратился, и ты не поверишь, на небе появилась надпись – гляжу, а это числа. Числа от горизонта до горизонта. И я понял, что это число дней моей жизни, ангел показал мне всю мою жизнь, прошлое и будущее. Потом числа на миг выстроились в идеальную последовательность, и я все понял. Я понял, что вечная жизнь – в Иисусе Христе. Я в церкви сто лет не был, а тут рухнул на колени, прямо на дороге, и излил душу Иисусу. С этого дня началась моя новая жизнь.

Нельзя отрицать, Мортон отличался христианской добротой, блинчики с сиропом и сбитым сливочным маслом тому подтверждение, да и рассказывал с трогательной убедительностью, но сама история не выдерживает объективной критики. В Перу Клему доводилось работать бок о бок с людьми, полными всевозможных суеверий. В хижине Куэйяров висело распятие, Клем видел, как Фелипе крестится у церкви и на кладбище в Трес-Фуэнтесе. Но то был простой рабочий люд. Мортон – образованный американец, по его словам, лучший торговец в своем районе, владелец “бьюика”, сконструированного проверенными научными методами. Еще больше Клема удивляло, что и прочие взрослые люди в его жизни, мать, отец, теперь вот Бекки, современные люди развитого ума рассуждают о Боге так, словно за этим словом что-то стоит. Неверующий среди верующих еще более одинок, чем гринго в Трес-Фуэнтесе. Гринго отличается лишь внешне и может найти общее с местными. У науки же и заблуждений нет ничего общего.

Мортон отвез бы его в Нью-Проспект, но в десять утра ему надо было забрать дочку в Ороре. Он высадил Клема на вокзале, дал пять долларов. И, потянувшись к бардачку, достал открытку, на которой был густо напечатан какой-то религиозный текст.

– Вы невероятно добры. – Клем взял открытку. На лицевой стороне красовался растровый Иисус, на обороте – растровый парадиз.

– Хорошей тебе Пасхи с родными.

Оставшись один на платформе, Клем выбросил открытку в мусорный бак. А заодно, раз уж оказался возле бака, сунул туда грязную вязаную сумку и лежащую в ней грязную одежду, оставил только паспорт. Сегодня начинается его новая жизнь. Прибывший поезд ждал его с открытыми дверями.

Клем узнавал Нью-Проспект, имел на него права, помнил в нем каждый дом и название улицы, и это казалось ему таким же чудом, как собственная английская речь. Он мог бы с дороги позвонить родителям, сообщить о своем приезде, но тяготы автостопа легче переносить, не задумываясь о будущем, да и не из-за родителей он уехал из Трес-Фуэнтеса.

На Пирсиг-авеню густо пахло весной; в Перу весна пахла совершенно иначе. В витрине музыкального магазина компании “Эолиан” стояли выгоревшие джазовые и симфонические пластинки: казалось, с тех пор как Клем уехал, к ним никто не притрагивался. В магазине под недоверчивым взглядом владельца рылись в корзинах с кассетами рок-альбомов два длинноволосых парнишки. Клем свернул в переулок за магазином. Замер в нерешительности у подножия лестницы на второй этаж. Вспомнил, как точно так же медлил на площадке дома хиппи, прежде чем подняться к Шэрон.

К двери квартиры на верху лестницы была прибита табличка, на которой кто-то, наверняка Бекки, красивым наклонным почерком написал “Таннер и Бекки Эванс”, а сбоку нарисовал цветы. Со слезами на глазах Клем постучал в дверь. Бекки в детстве никогда не играла в дочки-матери. В Индиане, где она целиком принадлежала Клему, Бекки ходила за ним по пятам. Он учил ее кидать бейсбольный мяч и ловить рукавицей (его рукавицей, их единственной рукавицей), когда Клем кидал его обратно. Она носилась за ним с куском высохшего собачьего дерьма, кричала: “Ископаемая какашка! Ископаемая какашка!” И с радостью выдумывала жестокие пытки впавшему в немилость игрушечному кролику, со злорадным хихиканьем перечисляла его грехи: с чего этой девочке вдруг вздумалось играть в дочки-матери?

Он постучал еще раз. Никого нет дома.

Клем вернулся на улицу; на него вдруг навалилась усталость пройденных миль. Ему хотелось повидаться с Бекки, прежде чем идти к родителям, сказать ей, что вернулся из-за нее, но он не мог думать ни о чем, кроме своей постели. День выдался теплый, солнце стояло почти в зените. Как же приятно поспать в настоящей постели. Полусонный, Клем направил стопы домой, мимо книжного магазина, аптеки, страховой конторы.

У магазина “Скрипичный ключ” он встрепенулся. За витриной Таннер Эванс показывал электрогитару немолодой покупательнице, чьей-то матери. Клем остановился в нерешительности. Таннер мельком взглянул на него, повернулся к клиентке. Потом вновь посмотрел на Клема, округлив глаза, и выбежал из магазина.

– Не может быть!

– Я вернулся, – сказал Клем.