сломит его в первый день, тем не менее, будет для него благотворным, и я так за него счастлива, что благословляю вас за принятое вами решение.

Мне нечего советовать вам поддерживать его мужество, так часто испытываемое разлукой со всем, что ему дорого. Вы сумеете примешать к горечи вашей общей печали все, что сможет дать ему надежду на ваше счастье и на покорность судьбе вашей дорогой матери. Уже давно он заботится лишь о счастье тех, кого любит, вместо того счастья, которое уже не может разделить с ними. Что касается меня, я сделала все от меня зависящее для того, чтобы смягчить эту жестокую утрату, и хотя я не могла его заставить забыть ее, но имею хоть то утешение, что дала и внушила ему такую привязанность, какую возможно после вашей взаимной привязанности.

Приезжайте же ко мне вместе с ним и верьте, что я заранее люблю вас, как сестру. Ваш муж тоже будет другом, которого я встречу так, как если бы мы друг друга уже давно знали. Я советую вам только дать отдохнуть Шопенчику, – мы так называем великого Шопена, вашего брата, – перед тем, чтобы ему вновь пуститься в дорогу, в Берри, вместе с вами, потому что надо сделать 80 миль, а это немного утомительно для него.

До свидания же, дорогие друзья, верьте, что ваше посещение осчастливит меня, и что я вас удержу до последнего дня вашей свободы.

До скорого свидания, и всем сердцем ваша

Жорж Санд.»

Вообще, Жорж Санд отнеслась сразу к сестре и зятю Шопена совсем по-родственному. Енджеевичи прогостили довольно долго в Ногане. Между Луизой и Жорж Санд сразу установились самая искренняя дружба, самая сердечная симпатия и взаимное понимание, а после отъезда Луизы домой завязалась дружеская переписка,[497] свидетельствующая о том, что семья Шопена была для Жорж Санд поистине родной, дорогой и близкой. Мы не можем себе отказать в удовольствии привести тут же те два письма, которые она написала Луизе Епджеевич тотчас после ее отъезда из Ногана, в сентябре 1844 г.

«Дорогая Луиза, я люблю вас. У меня сердце полно скорби, что вас тут нет более, и полно нежной привязанности и потребности вновь увидеть вас. Позвольте мне надеяться, что вы вернетесь, или же что вы найдете какой-нибудь способ всем нам увидеться с вами на какой-нибудь границе. Не прощайтесь с нами, скажите: «до свидания». Помните, что я люблю вас всей душой, что я вас понимаю, что я вас ставлю рядом с Фредериком в своем сердце. Этим все сказано. Обнимите его тысячу раз за меня и придайте ему мужества. Будьте и вы мужественны, дорогая, и да утешит, да поддержит, да благословит вас Бог столько же, сколько я вас люблю.

Ж. С.

Тысячу приветов доброму Каласанте.»[498]

Второе письмо написано на одном листе и одновременно с Шопеном. Оно помечено «18 сентября» в книге Карловича, но в действительности должно было быть написано 28 сентября, потому что Шопен вернулся в Ноган лишь 26 сентября, как это можно видеть из неизданного письма его, которое мы приведем ниже.

«Моя дорогая Луиза, мы только вами и живем со времени вашего отъезда. Фредерик от вашей разлуки страдает, но физически он довольно хорошо перенес это испытание. В общем, ваше доброе и святое решение приехать принесло свои плоды. Оно унесло всякую горечь из его души и сделало его сильным и мужественным. Нельзя пережить целый месяц такого счастья без того, чтобы что-нибудь от него да не сохранилось бы, без того, чтобы многие раны не зажили бы, и не сделалось нового запаса надежды и доверия к Богу.

Уверяю вас, что вы самый лучший доктор, какого только он когда-либо имел, так как стоит лишь с ним поговорить о вас, как это уже возвращает ему любовь к жизни.

А вам, добрая моя милочка, как сошло это долгое путешествие? Несмотря на все развлечения, которые ваш муж придумывал во время него для вас, я убеждена, что вы утешились лишь тогда, когда вновь увидели своих детей, вашу мать и сестру. Наслаждайтесь же глубоким счастьем прижать к себе эти священные предметы вашей любви и утешьте их за то, что они были лишены вас, рассказав им обо всем том добре, которое вы принесли Фредерику. Скажите всем им, что я их тоже люблю и отдала бы жизнь, чтобы всех их однажды собрать под своей крышей. Скажите им, как я вас люблю, они это поймут лучше, чем вы, которая, может быть, и не знаете, чего вы стоите.

От всей души целую вас, также вашего мужа и детей».

Следующее неизданное письмо Жорж Санд к M-me Марлиани является дополнением и объяснением к первому из этих писем. Из него мы уже приводили выше строчки, относящиеся к сестре Шопена.

Ноган. Сентябрь 1844.

«Дорогая моя, не стану говорить, как мне жалко, что я так долго была лишена возможности вам написать; лучше я расскажу вам обо всех к тому помехах.

Весь прошлый месяц я была в работе с 10 часов вечера до 6-7 утра, чтобы написать мой новый роман, который наконец был окончен 29-го.

Вслед за тем, как только Шопен отправился в Париж, чтобы проводить свою сестру и зятя, я принялась блуждать, чтобы отдохнуть и телом и духом, по нашим Маршским горкам[499] вместе с Леру, который только что приехал в Буссак, с Соланж и моим братом. Мы бродили по заброшенным дорогам и деревушкам, таким диким, какие только можно пожелать встретить в кругосветном путешествии. Мы показывали толстому Мануэлю[500] лишь розы нашей местности, да и то он не очень-то был доволен...

А Шопен, благодаря своей сестре, которая гораздо более передовая, чем он, отрекся от своих предрассудков. Это примечательное обращение, которого он сам не заметил. Таким образом, среди трудов и забот всегда случается что-нибудь счастливое и ободряющее»...

Такие же поездки, как упомянутая в этом письме, предпринимались Жорж Санд и в предыдущие, и в следующие годы, причем и Шопен принимал в них участие. Можно даже сказать, что Жорж Санд главным образом и предпринимала их для него, чтобы временами отвлекать его от его мучительной кропотливой работы над шлифовкой своих творений, рождавшихся с дивной легкостью и гениальной бессознательностью, но потом, как мы знаем, бесконечно переделывавшихся им на разные лады, порождавших мучительные сомнения, строжайшую самокритику, – словом, подвергавшихся самой тщательной переработке «взыскательным художником», которая