Но, в конечном счёте, дело продажи Стекль мог обеспечивать лишь как доверенный консультант и курьер, а принципиальные моменты были обсуждены, надо полагать, не со Стеклем, а ранее приезда Стекла — летом 1866 года.

И об этом сейчас будет сказано…

ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ мнение Государственного совета в пользу Русской Америки было утверждено императором Александром 14(26) июня 1866 года. А 4(16) апреля этого года член кружка «ишутинцев» Дмитрий Каракозов стрелял в царя у ворот Летнего сада, и спасло Александра II лишь то, что находившийся рядом с Каракозовым крестьянин Комиссаров успел подтолкнуть руку террориста, и пуля прошла мимо (Комиссарова в тот же день возвели в дворянское достоинство).

Соответствующие случаю поздравления пришли от всех властвующих и царствующих особ «цивилизованного» мира, но янки тут вышли не то что из протокольных рамок, но и вывели ситуацию в разряд помпезного балагана, где везение царя стало лишь поводом для беспримерной до того и после того демонстрации их «любви» к России.

Вначале русского монарха приветствовал конгресс — особой высокопарной резолюцией, принятой единогласно обеими палатами по предложению лидеров радикальных республиканцев Стивенса и Самнера и утверждённой президентом Эндрю Джонсоном 16 мая 1866 года. Случай в политической истории США опять-таки беспримерный! Особенно если учесть, что «республиканцы» и «демократы» приветствовали монарха, да ещё и абсолютного, самодержавного.

Более того! Было решено отправить в Россию по случаю удачи царя и неудачи «врага эмансипации» Каракозова чрезвычайное посольство. Главой его был назначен заместитель морского министра капитан Густав Ваза Фокс.

Тогда уже был проложен трансатлантический кабель Филда, и резолюцию-поздравление можно было бы «отбить» и по нему. Кабель был новинкой, и всё можно было обставить тоже с помпой. Но вот же — Фокс отправился в Россию на огромном мониторе «Миантономо» в сопровождении фрегата «Огаста» и прибыл в Кронштадт 25 июля (русского стиля) 1866 года. По пути были задержки в Англии, в Дании, в Швеции, то есть торопились не особенно, хотя можно было все попутные визиты нанести и на обратном пути.

Когда морской министр Краббе получил от Стекля депешу, извещавшую о миссии Фокса, Александр II «высочайше повелел» Краббе: «Принять с русским радушием». Ну, это в царской России умели всегда, причём — до самозабвения, до потери даже внешнего чувства приличия… О потере чувства собственного достоинства не говорю, потому что для того, чтобы его терять, надо его предварительно иметь. Соответственно, академик Болховитинов сообщает, что приём Фокса «вылился в беспрецедентную демонстрацию дружественных чувств…», и т. д., а особенно, мол, отличились тут русские моряки.

Что же, штабные деятели типа адмирала Краббе и ловчилы типа адмирала Шестакова, может быть, и «отличились»… Но читатели статьи в «Морском сборнике» лейтенанта Збышевского о бесчинствах янки на Шантарских островах в русской Сибири, равно как и читатели в том же «Морском сборнике» отчёта капитана 2-го ранга Головина, а тем более — русские моряки, очевидцы этих бесчинств и браконьерства в Русской Америке? Уверен, что они чепчики (пардон, офицерские фуражки) в воздух бросали вряд ли…

Впрочем, шума и шампанского было действительно много.

Фокс отправился из Петербурга 3 сентября 1866 года, побывав в Москве и триумфально проехавшись по Волге от Нижнего Новгорода до Твери. На празднестве в Нижнем Новгороде, где, как сообщали газеты, «собрались представители народов со всех концов Российской империи (интересно — алеуты там были? — С.К.)», Фокс призвал слушателей не более и не менее как «к нравственному союзу не для угрозы кому-либо, а для счастья и благоденствия рода человеческого».

СТЕКЛЬ получил полномочия провести в Вашингтоне переговоры, однако не имел права окончательного решения и подписания договора без санкции Петербурга. Но вряд ли в трёхнедельный период — между приездом русского посланника в Вашингтон и заключением договора американской стороной — в русской столице шли какие-то серьёзные споры вокруг «уступки». О чём было спорить, когда Петербург всё и вся сдавал сразу же — без предварительных условий. И если верить депешам Стекля, главная проблема была в том, чтобы уговорить янки купить у России территорию, превышавшую по площади первоначальные 13 штатов-«основателей», и получить от США за эту часть Российской империи хоть что-то…

18 марта (нового стиля) 1867 года Стекль сообщал в российский МИД о беседе 14 марта с государственным секретарём. Сьюард тогда якобы заявил ему: «Президент… не расположен к сделке, но согласится с ней, если я сочту, что это дело было бы выгодным для Соединённых Штатов». Возможно, Сьюард нечто подобное Стеклю и говорил, но подмигивая: мол, это тебе для составления депеши в Россию. А далее, если верить Стеклю, состоялся примерно такой разговор.

Стекль сказал:

— Поскольку конгресс начал работу, я хотел бы прозондировать мнение некоторых сенаторов и членов палаты, если вы не возражаете…

— Возражаю, — сразу же запротестовал Сьюард, — эти переговоры должны вестись в строжайшей тайне. Давайте сначала посмотрим — сможем ли мы договориться? После этого можно будет проконсультироваться и с конгрессом.

— И какой будет цена?

— О, вполне приличная — пять миллионов!

Стекль (если верить Стеклю) пожал плечами…

— Мы могли бы дойти даже до пяти с половиной миллионов, — поспешно уточнил американец, — но не более…

— Ну, это мы ещё обсудим, — закончил разговор Стекль.

В депеше Горчакову он писал: «Я буду стремиться получить 6 500 000 или по крайней мере 6 000 000. Буду продолжать переговоры и надеюсь, что смогу сообщить Вашему превосходительству в течение двух недель что-то положительное».

Итак, Стекль хотел уверить своих высоких «коллег» по декабрьскому «Особому совещанию», что в США не то что не проявляют особого интереса к предложению России, но вообще не хотят слышать о покупке. Однако здесь нельзя верить ни Сьюарду, ни Стеклю. Напомню, что Сьюард во время Крымской войны заявил в Сент-Поле (штат Миннесота):

«Обращая взор к Северо-Западу, я вижу русского, который озабочен строительством гаваней, поселений и укреплений на оконечности этого континента как аванпостов Санкт-Петербурга, и я могу сказать: «Продолжай и строй свои аванпосты вдоль всего побережья вплоть даже до Ледовитого океана — они тем не менее станут аванпостами моей собственной страны — монументами цивилизации Соединённых Штатов на Северо-Западе»…»

Слова спесивые, высокомерные, тщеславные, но — что существенно — откровенные, да ещё и сказанные публично! И сказанные более чем за десять лет до мартовского разговора Сьюарда и Стекля в 1867 году. Ни посланник Бодиско, ни Стекль, возглавлявшие в годы Крымской войны русскую миссию в США, этих слов Сьюарда в Петербург не сообщали, что и понятно. А ведь одних этих слов было достаточно для того, чтобы в реальном масштабе времени понять, что элита США не просто нелояльна к России и русским, но глубоко, на уровне животного инстинкта, их не-на-ви-дит! Ненавидит потому, что США замышлялись, создавались и развивались как будущая Империя Зла. А Россия — пусть и терзаемая всякими там нессельроде и рейтернами — развивалась как Страна вселенского Добра.