Мне ничего не оставалось, кроме как открыть футляр. Надпись действительно оказалась неразборчивой, однако я понял, что фюрер благодарит меня за работу и уверяет в вечной дружбе. Как ни тяжело мне было, но пришлось ответить на эти трогательные слова меморандумом, в котором я сухо констатировал полный крах дела всей его жизни. Гитлер молча взял документ, а я, чтобы сгладить неловкость, сообщил, что не лечу в Кёнигсберг, а еду на машине в западные регионы.

Пока я вызывал по телефону свой автомобиль и шофера, меня снова пригласили к Гитлеру. «Я все обдумал, – сказал он. – Вам лучше взять мою машину. Повезет вас мой шофер Кемптка». Я выдвинул ряд возражений, и в конце концов Гитлер разрешил мне воспользоваться моим автомобилем, но при условии, что повезет меня его шофер. Я встревожился, ибо сердечность, с которой Гитлер вручал мне свою фотографию и которой я почти поверил, растаяла без следа. Я физически ощущал его раздражение, а когда уже был у двери, он сказал ледяным тоном, исключающим возможность спора: «На этот раз вы получите письменный ответ на ваш меморандум!.. Если война проиграна, пусть и нация погибнет. Нет нужды тревожиться об обеспечении элементарных условий выживания для немецкого народа. Наоборот, наилучший выход – уничтожить фундамент выживания. Нация доказала свою слабость, и будущее принадлежит восточному народу, оказавшемуся сильнее. В любом случае после этой войны останутся лишь недостойные, ибо лучшие уже погибли»[306].

Я вздохнул с облегчением, лишь когда оказался за рулем своего автомобиля, обвеваемый свежим ночным ветерком. Шофер Гитлера сидел рядом (мы договорились вести машину по очереди), а подполковник фон Позер, мой офицер связи с Генеральным штабом, – на заднем сиденье. Было уже половина второго ночи, и около 500 километров до штаба главнокомандующего Западным фронтом близ Наухайма следовало преодолеть до рассвета, то есть до появления вражеских истребителей, на бреющем полете выискивавших добычу. Главным для нас сейчас была скорость. Мы разложили на коленях карту и настроили радиоприемник на волну службы оповещения наших ночных истребителей: «…Несколько «москито» замечены в квадрате… Ночные истребители в квадрате…» Это позволяло точно знать местоположение вражеских самолетов. При их приближении приходилось выключать фары и в темноте двигаться по обочине шоссе. Как только объявляли, что наш квадрат свободен от врага, мы включали все фары, и противотуманные тоже, и под рев мощного двигателя неслись по автобану. К утру мы еще были в пути, но низкая облачность защитила нас от авианалетов. Добравшись до штаба, я первым делом решил поспать несколько часов[307].

Ближе к полудню я встретился с Кессельрингом, однако наша беседа оказалась безрезультатной. Фельдмаршал вел себя как служака, которому не пристало обсуждать приказы Гитлера. Поддержка пришла с той стороны, откуда я ее совсем не ждал: к моим доводам прислушался представитель партии при штабе. Когда мы прохаживались по террасе замка, он пообещал мне сделать все от него зависящее, чтобы придержать отчеты о поведении населения, которые могли бы вызвать неудовольствие Гитлера.

Как только Кессельринг на скромном обеде в кругу штабистов произнес короткий тост по поводу моего сорокалетия, на замок с пронзительным свистом спикировали вражеские истребители, пулеметные очереди вдребезги разнесли оконные стекла. Все бросились на пол. И только после этого завыла сирена воздушной тревоги. Рядом с замком начали рваться авиабомбы. Сквозь пелену дыма и известковой пыли мы бросились в бомбоубежище.

Эта атака явно была целенаправленной. Бомбы вокруг замка рвались без перерыва. Стены бункера тряслись, но, к счастью, удалось избежать прямого попадания. Когда налет закончился, мы продолжили совещание. Теперь к нам присоединился саарский магнат Герман Рёхлинг, которому тогда уже было за семьдесят. В ходе дискуссии Кессельринг сообщил Рёхлингу, что через несколько дней Саар будет захвачен противником. Рёхлинг воспринял эту новость весьма безразлично: «Однажды мы уже теряли Саар и вернули его. Я хоть и стар, но уверен, что увижу, как он снова станет нашей собственностью».

Следующей целью нашего путешествия был Гейдельберг, куда перевели штаб вооружений Юго-Западной Германии, и я решил воспользоваться шансом навестить в день рождения своих родителей. Днем передвигаться по шоссе было невозможно из-за авианалетов, но с юности я помнил все окольные пути, и мы с Рёхлингом поехали через Оденвальд. Стоял теплый солнечный весенний день. Мы впервые разговаривали совершенно откровенно. Рёхлинг, прежде преклонявшийся перед Гитлером, ясно дал понять, что считает фанатичное затягивание войны безумием.

Поздним вечером мы приехали в Гейдельберг и узнали, что в Сааре все складывается хорошо – никакой подготовки к взрывам не проводится. А поскольку до прихода американцев оставалось каких-то несколько дней, даже личный приказ Гитлера уже ничего не мог изменить.

Все дороги были забиты отступавшими войсками, и мы не раз выслушивали яростные проклятия усталых, оборванных солдат. Только к полуночи мы добрались до штаба армии, размещенного в одной из окруженных виноградниками деревень пфальцграфства. Оказалось, что генерал СС Хауссер интерпретировал безумные приказы гораздо мудрее, чем его главнокомандующий: он решил, что вынужденную эвакуацию осуществить невозможно, а взорвать мосты – безответственно.

Пять месяцев спустя, когда меня, военнопленного, везли на грузовике из Версаля через Саар, я видел совершенно неповрежденные автомобильные мосты и железнодорожные сооружения.

Штёр, гауляйтер Саара, решительно заявил, что не станет выполнять полученный им приказ об эвакуации. Между нами – министром вооружений и военной промышленности и гауляйтером – состоялся весьма любопытный разговор:

– Если вы не сможете провести эвакуацию и фюрер призовет вас к ответу, можете сослаться на меня. Мол, я сказал вам, что приказ фюрера отменен.

– Нет-нет. Вы очень добры, но я возьму всю ответственность на себя.

– Я с радостью положу голову на плаху ради этой цели, – настаивал я.

Штёр покачал головой:

– Нет. Я сам отвечу за свои действия.

И только в этом пункте наши мнения разошлись.

Затем мы отправились в Вестервальд, в штаб фельдмаршала Моделя. Нам предстояло проехать 200 километров.

Утром низко над землей появились американские самолеты. Мы съехали с шоссе и по объездным дорогам добрались до мирной деревушки, где ничто не указывало на наличие штаба армейской группировки. Не было видно ни одного офицера или солдата, ни одной машины или курьера на мотоцикле. Днем всякие передвижения запрещались.