Статс-секретарь министерства образования Цинч одобрил еще одно мое особое распоряжение, и наши грузовики приступили к вывозу ценных произведений искусства из берлинских музеев в соляные пещеры на реке Цаале. Спасенные тогда художественные ценности составили ядро коллекции Далемского музея.

До тех пор я с притворным оптимизмом делал вид, что согласен с официальной линией, – доказывал, что заводы не следует разрушать, так как они понадобятся нам для обеспечения военных побед. Теперь же я впервые заявил о необходимости сохранить основы жизнеобеспечения нации, «даже если не удастся отвоевать потерянные территории… Учитывая суровые условия послевоенного периода, нельзя уничтожать транспортную систему, для восстановления которой потребуются годы… Разрушение мостов и магистралей лишит немецкий народ надежды на выживание»[304].

Без предварительной подготовки я не осмелился вручить докладную Гитлеру: уж слишком он был непредсказуем и вполне мог приказать расстрелять меня на месте. Поэтому я отдал двадцатидвухстраничную записку полковнику фон Белову, чтобы он был в курсе моих предложений. Затем я попросил Юлиуса Шауба передать Гитлеру, что я хотел бы получить на сорокалетие его фотографию с личным посвящением. Я оставался последним из ближайшего окружения Гитлера, кто за двенадцать лет не просил у него такой фотографии. Теперь же, когда его власть рушилась, а наши близкие отношения исчерпали себя, я хотел, чтобы он знал: хотя я придерживаюсь противоположных взглядов и смирился с окончательным поражением, я все еще преклоняюсь перед ним и высоко оценил бы столь ценный памятный дар.

На всякий случай я собирался предпринять меры предосторожности – после передачи докладной оказаться как можно дальше от рейхсканцелярии. Вечером я планировал вылететь в Кёнигсберг, к которому неумолимо приближались советские армии, чтобы провести совещание с находившимися там сотрудниками и еще раз предостеречь их против бессмысленных разрушений.

Правда, я считал необходимым проститься с Гитлером и потому явился на оперативное совещание со своим судьбоносным документом. Уже некоторое время совещания проводились не в роскошном кабинете Гитлера, спроектированном мною семь лет назад, а в маленьком кабинете в бункере. С грустью и горечью Гитлер сказал мне: «Вот видите, герр Шпеер, ваша прекрасная архитектура теперь не обрамляет наши оперативные совещания».

18 марта главной темой совещания была оборона Саара, на который стремительно наступала армия Паттона. Как и в случае с русскими марганцевыми месторождениями, Гитлер неожиданно обратился за поддержкой ко мне:

– Объясните же этим господам, что означает для нас потеря саарского угля!

Застигнутый врасплох, я выпалил:

– Это всего лишь ускорит крах.

Ошеломленные и смущенные, мы с Гитлером уставились друг на друга, и после неловкой паузы он сменил тему.

В тот же день фельдмаршал Кессельринг, главнокомандующий войсками «Запад», доложил, что население препятствует борьбе с наступающими американскими войсками. Все чаще люди не позволяют нашим частям входить в свои деревни, посылают к командирам делегации с убедительными просьбами не подвергать их дома угрозе разрушения, и во многих случаях эти отчаянные просьбы удовлетворяются.

Без малейших колебаний Гитлер приказал Кейтелю подготовить приказ главнокомандующему и гауляйтерам, суть которого состояла в принудительной эвакуации всего населения районов, находящихся под угрозой захвата. Кейтель тут же уселся за угловой столик и начал составлять проект приказа.

Один из присутствовавших генералов попытался убедить Гитлера в невозможности эвакуации сотен тысяч человек, поскольку не хватит железнодорожных вагонов, да и транспортная система совершенно разрушена. Гитлер остался непреклонным и заявил: «Тогда пусть идут пешком!» Генерал стал возражать: необходимо обеспечить беженцев продовольствием и направить их через малонаселенные территории, а кроме того, у людей нет пригодной обуви… Гитлер просто отвернулся от него.

Кейтель зачитал проект приказа, тут же одобренный фюрером:

«Присутствие гражданского населения в зоне боевых действий не только создает трудности для сражающихся войск, но и представляет опасность для самого населения.

Поэтому фюрер приказывает, в зависимости от обстоятельств, последовательно, начиная с прифронтовой зоны, эвакуировать все население с территорий к западу от Рейна и Саарского пфальцграфства… Эвакуацию проводить в юго-восточном направлении и к югу от линии Санкт-Вен– дель – Кайзерслаутерн – Людвигсхафен. Детали урегулировать с командованием группы армий «G» и гауляйтерами. Гауляйтеры получат аналогичный приказ от начальника партийного секретариата.

Подпись: начальник штаба ОКВ фельдмаршал Кейтелъ»[305].

Никто не посмел возразить, когда Гитлер заключил свою речь словами: «У нас больше нет возможности принимать во внимание интересы населения». Я покинул кабинет вместе с Цандером, офицером связи Бормана с Гитлером. Цандер был в отчаянии: «Невероятно! Это приведет к катастрофе. Ничего не подготовлено!»

Я импульсивно воскликнул, что вместо Кёнигсберга той же ночью отправлюсь на запад и, может быть, смогу чем– то помочь.

Оперативное совещание закончилось, и уже после полуночи, когда наступил мой сороковой день рождения, я попросил Гитлера уделить мне пару минут. Он приказал ординарцу «принести фотографию, которую я подписал» и, сердечно поздравив меня, вручил красный кожаный футляр с вытесненной эмблемой фюрера, в каких обычно дарил свои фотографии в серебряных рамках. Я поблагодарил и положил футляр на стол, поскольку собрался передать докладную записку. Однако Гитлер продолжил: «В последнее время мне трудно написать даже несколько слов. Видите, как дрожит рука. Зачастую я едва могу подписаться. То, что я написал вам, почти невозможно прочитать».