сперва отучиться, замуж выйти, а потом детей рожать. Но появился я, и всё пошло кувырком. Сначала забеременела, потом вышла замуж, потом родила, и только потом учиться закончила. Я любил её безумно. Как ты сейчас любишь мою дочь. Но мне в отличие от тебя воли не хватило отстраниться. Я не сберёг Галку до свадьбы. И она была выбита этим из колеи. Уехала на каникулы к матери в деревню и пропала. Не позвонила, когда вернулась в общежитие. Как же я тогда переживал. Боялся не увидеть больше. Боялся, натворит дел каких-нибудь. Я не знал, беременна она или нет, но боялся аборта. Хотя, как я мог так о ней думать? Начал караулить её возле общежития, но никак не получалось встретиться с ней, пока в один прекрасный день Алевтина, подруга Галина, не вышла от неё и не увидела меня. Мы объяснились, поженились и родилась Мила.

— Я делаю всё для того, чтобы жизнь Милы наладилась. Самые тяжёлые испытания позади. Теперь, когда мы будем вместе…

— Не спеши думать, что испытания позади. Они только начинаются с совместного проживания.

— Нам так хорошо вместе. Неужели будет иначе?

— Не хочу тебя разочаровывать, но ты, Женя, сейчас только впрягаешься в тяжёлую повозку. Будет по-всякому. Очень многое зависит от вас с Милой. Взаимоуважение, взаимопонимание не менее важны, чем пылкость чувств. По-моему, ты парень толковый и должен понимать, что можешь привнести в жизнь моей дочери как надёжность, так и опасность.

— Да какая опасность может быть в работе адвоката? Если клиентов не кидать, то ничего страшного произойти не может. А кидать кого-либо не в моих правилах.

— Это ведь ты прислал Марье Антоновне коробку с пелёнками-распашонками и детскую коляску?

— Да. Я ощущаю себя наследником Вани Себрова. И взял на себя некоторые, связанные с этим обязательства. Так вы одобряете наш с Милой брак?

— Как не одобрить после первых слов, которые произнесла моя дочь, когда мне сегодня звонила. Первое, что она сказала: «Я так счастлива!» До этого, надо заметить, ей туго приходилось. Я вам желаю сохранить это чувство единения, как можно дольше. Я её очень люблю. А тебя уважаю. Ты стойкий оловянный солдатик. И ты на деле заслужил мою дочь.

— Я должен признаться: я каждую неделю звонил Галине Ивановне справляться об их с Милой делах. Она сказала, что не рассказывала вам об этом.

— Да. Она не рассказывала. Но я почему-то не удивлён. Я знаю про горшок с цветком на пороге в квартиру в её день рождения. И я видел огромный букет, подаренный на рождение Ванечки. И я очень хорошо помню голос Милы, когда она мне об этом рассказывала. Я готов помочь с организацией торжества. Но было бы хорошо мне узнать о тебе побольше. Расскажешь?

— Конечно.

Палашов вынул соломинку из стакана, допил сок. И начал рассказ. А когда закончил, вот что услышал от будущего тестя:

— Ты выбрал моё любимое место в этом зале. Под картиной с совой. Над этой картиной работала Мила, все остальные выполнили другие люди.

Мила положила щёку на ладонь жениха.

— Женечка, отчего мне так хорошо с тобой? Голова кругом идёт.

— Это от бессонной ночи, — улыбается он и глядит, и глядит в драгоценное лицо и не может наглядеться.

Светлые лучи ресниц; мохнатые гусенички бровей; чуть вздёрнутая загогулинка носа, скорее гордая, чем любопытная; истерзанные коралловые лепестки губ, потерявшие очертания от поцелуев; но самое магнетическое — глаза, которые вбирают в себя и в них падаешь, падаешь, падаешь и совершенно не хочется выбираться.

Вторая рука его крепко прижимает невесту за талию. Музыка уже давно оборвалась, но это всё равно — они продолжают двигаться в танце. Его напряжённые бёдра слегка покачиваются, увлекая за собой. Она покорна, накрыла жаркими ладошками его спину. Они кружат бездумно, как оторванный от ветки листок на ветру. Мила прикрывает глаза, и Женя в который раз тянется к её губам, ищет их… И поцелуй — это уже боль, но сладкая и неизбежная.

Ванечка крепко спит в соседней комнате. Мила успела ещё подремать, пока Женя беседовал с отцом в кафе. Но теперь одетые и полностью готовые к выходу они ожидают Галину Ивановну. У Жени тоже кружится голова. В загс пойдут пешком, крепко держась за руки. Надо бы съесть что-нибудь и покурить… Но невозможно оторваться от Милы, не хочется. Вот сейчас-сейчас придёт Галина Ивановна, и им придётся разорвать объятья. Миле обязательно надо есть — она кормит Ванечку.

— Я съем тебя, — вырывается у него.

Её шея уже у него под губами: «да, пожалуйста». И голова кружится сильнее. Он никогда не чувствовал себя настолько слабым и уязвимым, настолько безвольным.

Раздаётся звонок в дверь, и они медленно кружат по коридору так и не в силах оторваться друг от друга. Женя открывает замок одной рукой, обнимая второй Милу.

— Здравствуйте, Галина Ивановна, — лениво говорит он. — Простите. Никак не могу оторваться от вашей дочери, даже чтобы накормить её. Так хочется пообещать, что этого больше не повторится.

Женщина обескуражена увиденным. Эти двое выглядят, как не знающие меры подростки. Под глазами — тени, распухшие губы, потемневшие блуждающие глаза. Она не могла припомнить, чтобы видела когда-нибудь что-то подобное. Разве что давным-давно в зеркале.

— Здравствуйте, дети! Я надеялась, что отпустила внука со взрослыми, но…

Галина Ивановна вошла, оттеснив молодёжь, переобулась в тапочки, которые принесла с собой.

— Идите мыть руки. Я жду вас на кухне.

— Еда в холодильнике. — Женя повёл невесту и договорил на ходу: — Не стесняйтесь.

Протиснувшись через две минуты на кухню с Милой под рукой, Палашов вдруг заметил, что на холодильнике не достаёт одного портрета.

— Глупышка, ты зачем спрятала Олесю? Эта работа просто напоминает мне, какая ты талантливая. И ничего, кроме этого. Благодаря тебе я даже узнал Олесю сразу, когда первый раз увидел в кабинете.

— Нет, Женя, — Мила подняла глаза к его лицу, — я не глупая. Из-за этой девочки погиб Ваня.

— Надеюсь, ты хотя бы не выбросила…

— Нет. Но я не хочу, чтобы ты продолжал смотреть на неё.