В отличие от свидетеля Крупп никогда не пытался оправдываться в своих поступках перед демократическим Западом. Эрих Мюллер Пушка заявлял, что у Альфрида «не возникало каких-то особых опасений при использовании заключенных на заводах». Альфрид и сам, выступая в трубунале, говорил так, как будто обвинение ставило ему в вину неправильное обращение с крупповцами: «Мы трудились в поте лица в условиях, о которых трудно получить представление и судить ретроспективно. Мы не заслуживаем обвинения в безразличии к судьбе наших рабочих».

Его адвокаты, проявляя осмотрительность на суде, выдвинули любопытный аргумент, что Крупп стоял-де перед выбором: принять рабов или потерять собственную голову. То есть, если бы Альфрид не смог наладить производство вооружений в достаточном количестве, фюрер отправил бы его в газовую камеру. В опровержение Карл Отто Заур, который когда-то вместе с Гитлером награждал Круппа золотым знаменем, свидетельствовал: «За последние три года я не сталкивался ни с единым случаем, да и не слышал ни об одном таком случае, когда кто-либо был отправлен в концлагерь только за то, что не выполнил своих производственных норм».

Адвокаты продолжали утверждать, что Крупп не имел никакого отношения к насильственной вербовке гражданских лиц. Все значительные облавы, утверждали они, являлись официальным актом правительства. Теоретически это было так. В действительности же инициатива обычно принадлежала рурским баронам, и, когда вермахт похищал иностранных женщин и детей, промышленников приглашали получить их долю. Многие отказывались. Но нет никаких свидетельств хотя бы об одном отказе Круппа. Бесчисленные тысячи людей, оторванные от родного дома, оказались во время войны рабами Рура. И эти «наборы», как правило, разрабатывались директорами Круппа.

В архивах Альфрида полно доказательств. В начале третьего года войны в главное управление стали поступать сообщения, что иностранные рабочие попадают на заводы только через два, а то и через три месяца после того, как их завербуют. Немедленно трем директорам было поручено отправить официальный протест вермахту, гестапо и СС. После этого Альфрид назначил Генриха Лемана посредником для сношений с германским трудовым фронтом и начальником нового отдела своей фирмы по вербовке и доставке рабочей силы («Арбайтсайнзащ-А»). В дальнейшем, выполняя эту миссию, Леман изъездил пять оккупированных стран. Если не удавалось раздобыть «скота» покрепче в одной столице, он отправлялся в другую, всегда пользуясь услугами местных оккупационных властей. Из Франции он вывозил рабочих с целых фабрик, из Голландии он отправил на верфь «Германия» 30 тысяч металлургов и судостроителей, а когда вольнонаемные иностранные рабочие не изъявляли желания ехать в Германию, их отправляли туда в наручниках. В результате в Голландии концерн «Крупп» называли не иначе как чума.

Поколение, привыкшее к эксцессам, может быть, не оценит, до какой степени все это олицетворяло разрыв со всем предшествующим. Это было по меньшей мере контрреволюцией. Рабство стало исчезать в Европе в X веке и исчезло совершенно с последними остатками феодализма. Франция не знала рабов со времени французской революции; Германия – с 1781 года. Даже цари отменили крепостное право в 1861 году. С тех пор цивилизованные нации неустанно убеждали отсталые страны в необходимости избавиться от рабства. Капитуляция Бразилии в 1888 году освободила последнюю страну в Западном полушарии; вслед за Берлинской конференцией 1885 года и Брюссельским актом 1890 года пришел черед и большинства стран Азии и Африки. И все же настолько дика была идея рабского труда, что образованные люди не могли успокоиться до тех пор, пока не добились, чтобы он исчез совершенно. Значительную роль сыграли пять международных встреч после Первой мировой войны. Два документа – Конвенция по проблеме рабства 1926 года и Конвенция по проблеме принудительного труда 1930 года – были отнесены к историческим достижениям. Оба поддержаны Лигой Наций, и второй из них, определяя подневольный труд как «работу или службу (в отличие от исправительных работ по приговору суда), к которой принуждают под угрозой наказания», объявил, что «любая форма подневольного труда на частном предприятии ставится под запрет».

Тем не менее, вот он, Альфрид – выпускник трех германских университетов, распоряжавшийся тысячами невольников через сто шестьдесят один год после того, как Иосиф II освободил последнего габсбургского крепостного. Конечно, крупповские французы, голландцы и бельгийцы были записаны в качестве «добровольцев», но это был всего лишь жест по отношению к их расовой принадлежности. Само слово «доброволец» (Freiwillige) взято из любопытного словаря эвфемизмов или «языковых правил», другими незабвенными примерами которого являются «эвакуация» (Aussiedlung), «работа на Востоке» (Arbeitseinsatz im Osten), «особое обращение» (Sonderbehandlung), «переселение» (Umsiedlung) и самое впечатляющее – «окончательное решение» (Endlösung). Крупп предпочитал, чтобы в книгах фирмы рабочие из стран западной демократии значились как прибывшие в Рурскую область по своему собственному желанию. С рабочими же из восточных областей можно было вовсе не церемониться. «Славяне – рабы!», и фамилию любого крупповского служащего, который попробовал бы не согласиться с этим, немедленно сообщили бы по прямому телефону в местное отделение гестапо на Кортештрассе. Крупп рассматривал поставку «человеческого материала» из Советского Союза как поставку очередных партий сырья, иногда он одобрял его качество, иногда не одобрял. В одном архивном документе, написанном летом 1942 года, есть язвительное замечание: «У меня такое впечатление, что лучших русских рабочих отбирают сейчас для работы в Центральной и Восточной Германии. А нам достаются только те, кого забраковали. Только что прибыли 600 русских, из них 450 женщин и 150 подростков».

В Берлине любая жалоба главного управления находила немедленный отклик. 8 июля озабоченный чиновник министерства вооружения и боеприпасов представил Шпееру подробный доклад, полностью отрицая, будто Альфрид получает славян «худшего качества». Славяне доставлялись в Эссен и в мае и в июне. Чиновник решительно утверждал, что «требования фирмы «Фрид. Крупп», касающиеся замещения немецких рабочих, призванных в армию, выполнялись по мере поступления и без задержек», а затем продолжал с возмущением: «Жалобы фирмы «Крупп» на якобы недостаточную поставку ей рабочей силы безосновательны… Я вновь просил Заукеля послать Круппу три-четыре тысячи рабочих, чтобы он получил целиком конвои русских гражданских лиц, поступающих в настоящее время в распоряжение шестого управления министерства». Тут можно вспомнить об историческом соглашении. Дипломаты сорока стран, подписавшие конвенцию 1930 года, думали, что искореняют отдельные случаи эксплуатации в далеких джунглях. Им и в голову не могло прийти, что всего через двенадцать лет крупнейший европейский промышленный магнат будет выторговывать себе «целые конвои» невольников.

* * *

Существовали затруднения с евреями. Правда, они всегда доставляли много хлопот, но на этот раз трудности были беспрецедентными. Еще 18 октября 1940 года генерал Франц Хальдер рассуждал в своем дневнике о том, что польские евреи могли бы оказаться «дешевыми рабами». Однако влиятельные личности в СС воспротивились идее порабощения «еврейского материала». С их точки зрения речь шла о принципе: национал-социализм призван уничтожить всех живущих евреев и евреек. 31 июля 1941 года Геринг писал Гейдриху: «Настоящим я поручаю вам сделать все необходимые приготовления для окончательного разрешения еврейского вопроса в германской сфере влияния в Европе… Я настаиваю на необходимости окончательного решения еврейского вопроса». В соответствии с приказом рейхсмаршала были пущены в ход конвейеры уничтожения. К огорчению немецких промышленников, в те первые месяцы эсэсовцы выполняли все приказы буквально. Для них «Endlösung» именно и означало «окончательное разрешение», такое, которое не может быть изменено. А рабский труд не нес в себе ничего окончательного. Это была временная мера, она ничего не разрешала. Если евреев будут кормить, держать под крышей и водить к станкам, значит, они будут жить, а в этом случае, какие тщательные меры ни принимай, всегда останется риск, что может появиться потомство, а тогда поставленной фюрером цели не достигнешь и вопрос придется разрешать следующему поколению немцев.