не знаю, как отреагировал Анатолий на известие об аварии, подготовленной для его отпрыска и моей Дары. Вполне допускаю, что он вытянулся во фронт перед ее организатором и непосредственным исполнителем и истово поблагодарил его за то, что попытка последнего сорвалась.

А вот на лице того херувима, который узурпировал мое законное право на постоянное присутствие в жизни Дары, не проступило и намека на потрясение коварством своим соплеменников. Напротив, он с упоением воспользовался исчезновением своего, казалось бы, покровителя, чтобы тут же занять его место.

О карающем мече светлолицых праведников и вовсе говорить не приходится. Какого сочувствия и раскаяния можно ожидать от орудия их мести, если таковые категории им самим неведомы.

Белокрылых на том сборище после гибели Анатолия и Татьяны интересовала лишь дальнейшая судьба последних. И весьма небезынтересно отметить, что рисовалась им эта судьба в самых мрачных тонах — вот так, отбросив в критический момент всякое притворство, они продемонстрировали, что прекрасно знают в глубине души, чего ожидать от своих праведных собратьев.

И тогда они вспомнили о существовании столь презираемого ими альтернативного течения. Нет, что вы, отнюдь не для того, чтобы посоветоваться или просить о помощи — правящее большинство давно уже принимает нашу помощь как нечто само собой разумеющееся.

Они даже не сочли нужным пригласить источник этой помощи на переговоры — под конвоем его туда доставили, как преступника.

И после этого, собственно, и предложили совершить прямое служебное преступление. Как еще прикажете называть нарушение приказа о распылении официально осужденного правонарушителя? При каждом удобном случае нам напоминают, что выполнение всей грязной работы для светлых — единственная причина, по которой мы не подвергаемся открытым гонениям. Той самой работы, которая каждый раз укрепляет наш образ врагов всего чистого и светлого. Ими же созданный образ. Безукоризненное иезуитство.

От решительного отказа меня удержал взгляд Дары. Только по ее лицу можно было с уверенностью сказать, что у собравшейся компании случилось несчастье. О ранимом светлом отпрыске я не говорю. Вне всякого сомнения, он в одночасье потерял обоих родителей, но вселенская печаль была его обычной миной, которую он являл миру по любому поводу. На каком основании моя Дара должна вечно разделять его мрачную меланхолию?

Я задал ей этот вопрос — в тысячный, наверно, раз — через несколько дней после того первого после исчезновения Татьяны и Анатолия сборища. Их испорченный страдалец снова взялся за свои игры, полностью лишив Дару своего благосклонного общества. Чтобы в очередной раз подчеркнуть свою значимость в ее жизни и подстегнуть ее желание вернуть его расположение.

Я вновь попытался объяснить ей столь очевидную мне, со стороны, истину. Она не слушала, забившись в угол дивана в моей единственной комнате, закрыв глаза и раз за разом повторяя одну и ту же фразу: «Ты не понимаешь».

Наконец, я присел перед ней на корточки и взял ее сжатые на коленях руки в свои.

— Дара, посмотри на меня, — негромко попросил я.

Она открыла полные мучительной тревоги глаза.

— Что я не понимаю? — еще мягче спросил я.

Она молча покачала головой.

— Я понимаю, что тебе тяжело, — продолжил я. — Погибли двое твоих хороших знакомых. Ты хочешь помочь их сыну пережить его утрату. Но ведь он довольно откровенно демонстрирует, что ты ему не нужна.

— Он больше ни с кем не разговаривает, — дрогнул у нее голос.

— Возможно, — кивнул я. — Но главное, что он с тобой не хочет общаться. Он снова исключил тебя из своей жизни. Отбросил руку помощи. Повернулся к тебе спиной. Может, пора вспомнить о гордости?

Она с вызовом вскинула подбородок.

— У него больше никого не осталось! — сверкнула она на меня глазами. — И они не просто двое моих знакомых!

— Дара, перестань, — досадливо поморщился я. — Ты потрясена, ты еще не пришла в себя, но если ты дашь себе труд задуматься, то ты не сможешь не вспомнить, что ни Татьяна, ни Анатолий никогда не питали к тебе теплых чувств.

— Ты — абсолютно — ничего — не знаешь! — отчеканила Дара, глядя на меня в упор.

— Тогда расскажи мне, что я не знаю, — снова вернулся я к терпеливому тону.

Она отвела глаза и какое-то время молчала, кусая губы. Я представил себе, как она пытается отыскать в памяти моменты теплого внимания со стороны родителей любимчика светлых, и внутренне усмехнулся — задача, по всей видимости, оказалась не из легких.

— Только дай мне слово, — вдруг выпалила Дара, — самое честное слово, что не пойдешь ни с кем ругаться.

Я нахмурился. Конечно, это было очень в ее стиле — предотвратить, сгладить, нивелировать любую конфронтацию, но что, с ее точки зрения, могло заставить меня пойти на конфликт с кем бы то ни было из-за ротозейства хранителя, допустившего гибель своего человека?

Мне стоило большого труда ни разу не перебить ее. Я дослушал до конца ее сбивчивый рассказ о том, что Анатолий и Татьяна погибли в аварии, тщательно спланированной и скрупулезно подготовленной вовсе не для них.

С самого первого момента я ни секунды не сомневался, что истинным объектом нападения была моя Дара. И организовали это нападение светлые, причем, судя по всему, по приказу с самого их всемилостивейшего верха. Им не удалось ни дискредитировать ее, ни лишить веры в себя, ни сломать ее морально — и тогда они решились на ее физическое устранение. И я был абсолютно уверен, что в душе у них при этом не шевельнулось и тени сомнения.

Ни о какой конфронтации с ними не могло быть и речи — мне с ними вообще больше не о чем было разговаривать. Единственной моей задачей было предотвратить все их последующие попытки, в неминуемости которых я не сомневался. Для чего нужно было просто раз и навсегда лишить их возможности разыскать ее.

Так я и сказал Даре.

— Я никуда не поеду! — вскочила она с дивана. — Здесь и Игорь, и Аленка, и … все. Я их не брошу!

— Дара, я повторяю, — уже с неимоверным трудом сохранял я терпение, — своим отъездом ты им только поможешь. Вот посмотришь — как только мы исчезнем, у них все тут же наладится…

— Ты не можешь этого знать! — запальчиво перебила она меня.

— Не могу, — согласился я. — Но я также не могу рисковать тобой, чтобы доказать обратное. Если понадобится, я увезу тебя силой, хотя бы на пару месяцев, чтобы ты убедилась, что я прав.

Дара отступила от меня на шаг, но продолжала смотреть мне прямо в глаза.

— Увезти меня ты, наверно, сможешь, — тихо сказала