тоже весело,

ой, как весело,

               ой-ой-ой…

Тут она остановилась, растерялась — забыла следующие слова, нахмурила лобик, спрашивая взглядом помощи у матери. Лариса подсказала: «Мы попробуем…» — девочка радостно улыбнулась, но тут же недовольно махнула на мать рукой и запела дальше:

Мы попробуем

эту полечку,

эту полечку

               вам сплясать.

Разве можем мы,

разве можем мы

разве можем мы

               ат-ста-ва-ать…

Изящно присев, Светланка поклонилась и, счастливая, бросилась к отцу.

— Ну и молодец! — говорил Роман, — Ай да Светланка! Ай да умница! — И, ласково целуя дочь, передал ее Ларисе.

Лариса приняла дочь и понесла девочку в свою комнату.

— Ну, мамочка, — просила Света, — я ведь не хочу спать… Разреши еще немного побыть с вами… ну, мамочка…

— А как мы договорились? Покажешь полечку — и спать… День еще большой, поспишь часок, и снова можно играть…

Уложив девочку, Лариса вернулась; посидели молча.

— Ну, так все-таки, — спросила Лариса, — зачем ты приехал?

— Может, мы немного выпьем за встречу?

— Я водку не пью, ты знаешь. Кроме того, я вообще не хочу пить за э́ту встречу.

— Ну конечно, ты же у нас… — Роман договаривать не стал, только щелкнул пальцами.

— Ты не отвечаешь на вопрос, — сказала Лариса. Она сидела на стуле в углу комнаты, положив руки на колени (не замечая, что от волнения перебирает пальцами), презрительно глядя на Романа.

— Может, мы… — Роман повел рукой в сторону.

— Не беспокойся, Алеша нам не помешает. Наоборот.

— Ну конечно, — усмехнулся Роман, — нам теперь никто не может помешать.

Алеша после того, как Светланка «попросила» его отойти в сторону, сел у окна и сидел там все время.

— В таком случае, — продолжал Роман, — я тоже считаю, что Алеша нам не помешает (все в Алеше так и замерло), ибо он… — Роман сдвинул улыбку в сторону, — человек хороший…

— Ну-ну… — поторопила Лариса. — Говори по существу, без обычных своих штучек.

— Вот… А приехал я потому, что знаю: бывшая моя жена Лариса не могла не измениться за срок более чем один год, а потому… у меня появилась надежда, что изменения эти произошли в лучшую, в объективную сторону. — Как сладко-мучительно было ему все это говорить, — для Ларисы его слова звучали непонятно, но в то же время вызывали беспокойство, как беспокойна всякая интрига. — Прав я или не прав, показывает не только твоя жизнь, Лариса, за это время, но покажет и твой ответ на мое предложение…

— Что еще за предложение? — усмехнулась Лариса.

— А предложение вот какое… — Роман улыбнулся. — Думая, что ты так же умеешь прощать, как и я, я предлагаю, — Роман еще раз улыбнулся, теперь загадочно, словно подмигивая Алеше, — я предлагаю тебе… — он чуть помедлил, — вновь сойтись со мной…

— Что?! — Лариса приподнялась со стула. — Как ты смеешь?! — Она задохнулась. — Как ты смеешь… какое ты вообще имеешь право приходить сюда? Нужно не иметь сердца, чтобы так жестоко терзать девочку! Она уже начала забывать тебя, а ты… ты… Зачем ты приехал, зачем?!

— Впрочем, я человек не гордый, — словно он не делал никакого предложения, которое могло вывести Ларису из себя, продолжал Роман, — я подожду… Мне кажется, что я вполне понимаю всесилие жизни… даже убежден в том, что понимаю. Ну, а сейчас, возможно, мне придется подать на раздел жилплощади. Возможно, придется… Ибо, как известно, часть этой квартиры по закону принадлежит и мне.

— Ах, какой же ты все-таки негодяй! Я думала, я всегда думала, что ты человек порядочный, что ты человечней…

— А я — что ты умней, — ответил Роман невозмутимо. — И честней.

— Что-что?!

— Впрочем, на раздел я не буду подавать. Хорошо. Я благородный человек, я не могу ни просить, ни требовать своего, законного. Я могу быть только негодяем и человеком бесчестным, а вот другие, — Роман посмотрел сначала на Ларису, потом на Алешу, улыбнулся, — другие никогда и никак, ни при каких обстоятельствах, такими быть не могут.

— Да что ты тут городишь? Что?! — воскликнула Лариса.

Роман поднялся со стула, взял свою сумку, подошел к Алеше.

— Ну, прощай! — и похлопал его по плечу. — Рад был с тобой познакомиться. Очень рад. Хороший, честный, замечательный ты человек! — При этом Роман издевательски ухмыльнулся.

И, выходя из комнаты, добавил, уже для Ларисы:

— Я приеду еще раз. Через полгода. За ответом. За более серьезным ответом, — подчеркнул он. — А пока до свидания. Подумай о дочери. И о своей «честности». — Роман вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Через несколько мгновений Лариса словно опомнилась, заметалась по комнате.

— Ах, негодяй, ах, и подлец! — все повторяла она. — Ну до чего же циничный человек! И это мой бывший муж, человек, которого я любила! Артист, дешевый философ… И почему ты, ты, — говорила она Алеше, — почему ты позволил ему так разговаривать со мной?! — Но тут же в отчаянии махала рукой, отворачивалась и начинала вновь метаться по комнате. Она совсем не замечала, что происходит с Алешей; не видела, как он, все больше бледнея, едва сдерживал себя. Она только повторяла: — Ах, и негодяй! Ну и подлец! Ничего ему не жалко, дочери родной не жалко, подлец…

— Замолчи, замолчи! — вне себя от бешенства, вдруг закричал Алеша. — Замолчи сейчас же! — И, видя, что Лариса, как вкопанная, остановилась посреди комнаты, протянув к нему руку, как бы спрашивая: «Да в чем дело-то? Ничего не понимаю…», Алеша опомнился, опустил голову и тихо добавил: — Замолчи… замолчи…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Выйдя из больницы, Зина подолгу лежала в постели, безучастно глядя куда-нибудь в одну точку. Иногда она ловила себя на ощущении, что у нее нет ни одной мысли, и это не пугало, не настораживало ее. Она могла встать, одеться, пойти гулять и, гуляя, чувствовала, что все так же ни о чем не думает, ничего не хочет, ко всему равнодушна. Лишь одно ее чувство было более ярким, живым, волнующим для нее — презрение. Да, часто теперь, что бы ни видела, она вдруг начинала презирать. Парень шел с девушкой, держа ее за руку, оба смеялись, девушка, как это бывает только с девушкой, иногда настороженно и счастливо взглядывала на парня, — и Зина глубоко презирала всю эту картину, презирала наивность, глупость, надежду, счастливый блеск глаз, фальшивую уверенность парня, а все их будущие отношения, лишь только представляла их, презирала еще больше. Презирала весну, солнце, тепло. Презирала людей, которые радовались весне, презирала зеленую траву, птиц, счастливых мамаш, мужчин всех без разбору. И все это презрение не