— Непременно! Во имя справедливости.

Василий Иванович, слышавший всё это, вдруг запыхтел, что являлось у него признаком раздражения и высшего негодования.

— Папа, оставьте! — воскликнула Елена, заметившая волнение отца.

— Нет, дочка! Как же это так! — пыхтя всей грудью, отвечал ей отец. — Кому же не заступиться за нашу Русь, как не мне!.. Я один здесь русский... Эти индийские петухи совсем забылись в своей индюшачьей заносчивости... Нет, позвольте, сэр, — старик вдруг сорвался с места и юношеским шагом подошёл к англичанам. — Как же это вы так изволите рассуждать о русских?

— Вы мне никем не представлены, — протянул англичанин.

— Э, чего там! Попросту, без затей... Я ведь русский... Узнайте-с, в разных там комедиях не Нуждаюсь... Вы говорите о недобросовестности русских, на свой счёт и своими трудами восстановивших испорченную по вашей милости дорогу... Вы говорите о справедливости, когда ваши солдаты грабят в несчастном Пекине живого и обирают мёртвого...

— Это не грабёж, а военная добыча! — растерянно пробормотал англичанин, заметивший, что его спутники уже при возникновении этого разговора улетучились из вагона.

— А вот я докажу вам, какая это военная добыча! — горячился старик.

В порыве негодования он по старокупеческой привычке принялся сучить рукава, хотя и мысли о каком-либо физическом столкновении у него не было.

Англичанин побледнел как полотно, заметив это движение.

«Когда нас было четверо, я бы, пожалуй, принял вызов на бокс, — подумал он. — Но теперь, когда я один, я не могу рисковать достоинством британского подданного. Кто знает, что на уме у этого варвара? Он ещё может побить меня!»

С такими мыслями он поднялся со скамейки и надулся в самом деле, как индюк.

— Мистер, — объявил он. — Я уже имел честь сказать вам, что мы не представлены. Поэтому никакой разговор между нами невозможен. Имею честь кланяться!

И индюк важно поплыл к выходу из вагона.

Чего-чего, а этого старик Кочеров ожидать не мог.

— Тьфу ты, нечисть! — плюнул он и весь красный вернулся к своим.

Лена встретила его смехом:

— Что, батюшка, обожглись? Каково?

— Ну их! — махнул рукой Василий Иванович. — Петухи, индийские петухи! Разве это люди?

А «индийские петухи», между тем, сейчас же составили на площадке вагона митинг и горячо обсуждали это дорожное приключение.

— Я предлагаю немедленно телеграфировать в Лондон! — восклицал один. — По-моему, это вопиющий факт, который может создать почву для возврата в руки собственников Нашей железной дороги.

— Ваша мысль дивная, но до этого мы обратимся к нашему консулу с заявлением... Этот варвар не смел обращаться к нам с разговорами, не будучи нам представленным.

Сколько бы времени продолжалось ещё обсуждение этого факта — неизвестно, но как раз в это время на стороне полотна вдруг поднялась фигура китайца в красном боксёрском одеянии и вслед за тем грянул выстрел.

— Куэйце, куэйце! Подлые дьяволы! — раздался крик боксёра.

Пуля ударила в стенку одного из вагонов. Пущенная наудачу, она никому не причинила вреда. Да притом подобные случаи были столь частыми, что на выстрел даже внимания не обратили. Высунулся с площадки кондуктор, погрозил боксёру кулаком этим всё и кончилось.

Зато «индюки» были бледны и дрожали, как в лихорадке.

— Вот что значит русское управление! — восклицали они. — Русские завладели железной дорогой и не умеют обезопасить жизнь пассажиров. Нет, необходимо сделать заявление в Лондон, пойдёмте в вагон и составим текст депеши.

— Только не в тот, где находятся эти дикари.

— Конечно, мест так много.

Они все четверо перешли в соседний вагон и там занялись составлением жалобы лондонскому правительству на Россию...

Василий Иванович даже не обратил внимания на выстрел. Он всё ещё не мог вполне прийти в себя. Негодование против «индюков» кипело в его душе...

Маленькая Уинг-Ти была принята в семейство Кочеровых, как своя. Она сидела на скамейке рядом с Леной. Одета она была совершенно на европейский лад. И этот костюм европейки был ей, пожалуй, гораздо более к лицу, чем её национальный. Только несколько скошенные глаза да желтоватая кожа выдавали в ней китаянку.

Девушка погрузилась в глубокую думу. Много, очень много пришлось пережить ей в это короткое время. Всяких напастей было без конца, а радости она стала видеть только теперь, когда эти добрые русские люди, как свою, взяли её к себе. Что будет потом — об этом маленькая китаянка не думала. Все народы Востока мало думают о будущем. Оно словно не существует для них. Уинг-Ти была дочерью Востока в полном смысле этого слова, но близкое общение с русскими уже цивилизовало её настолько, что время от времени она стала подумывать о будущем.

Впрочем, это были скорее мечты, чем серьёзные думы.

Статный молодой казак, которого все так хвалили, занимал не последнее место в этих мечтах.

Прежде, в Порт-Артуре, Уинг-Ти как-то не так замечала его. Может быть, потому это происходило, что прежде маленькая китаянка чувствовала себя не госпожой своих чувств. Сперва воля отца, потом полная зависимость от братьев постоянно сдерживали её во всех порывах, но теперь она если и зависела, то разве от этих людей, которые сами не раз говорили, что рады были бы видеть её, маленькую Уинг-Ти, женой казака...

Невольно Уинг-Ти стала мечтать об этом. То, что ей пришлось бы принять христианство, её не смущало. Китайцы в основе своей никогда не были фанатиками религии. Христианство в своих принципах даже не чуждо было учениям Кон-Фу-Цзы, Лао-Цзы, Будды, заложивших краеугольными камнями своих вероучений любовь к ближнему. Что же касается обрядовой стороны, то у китайцев она так проста, что не может даже служить предметом внешнего увлечения, а потому не может особенно привязывать к себе своего последователя. Весь же строй китайской жизни с множеством обрядов на разные случаи жизни держался исключительно на традициях и тоже не мог быть особенно дорог молодому поколению.

Итак, Уинг-Ти была готова стать христианкой, и если не стала ею до сих пор, то потому лишь, что в Пекине к тому времени, когда мало-мальски успокоилось возбуждение, вызванное грозными событиями, не было православного духовенства, перешедшего при первой возможности в Тянь-Цзинь. Православные пастыри не могли оставаться там, где попирались европейцами все основы великой любви Христовой к ближнему...

Теперь Уинг-Ти думала о Зинченко. Высокий, стройный, красивый, на её взгляд, он представлялся ей не обыкновенным человеком, а каким-то воплощением доброго духа, божеством, явившимся ей в человеческом образе. Бедная девочка мучилась и скорбела о том, что этот человек не хочет обратить на неё своё внимание и теперь, наверное, уже совсем забыл её...