Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Натянутые трактовки в библеистике характерны не только для античного мира, они распространены и сейчас, и равно так же свидетельствуют о том, что текст воспринимается как священный. «Вдохновенность и истинность Священного Писания», изданная в 2014 году, не раз повторяет, что Библию не следует читать «буквально»: это, по мнению авторов книги, влечет к фундаментализму. Так, в пассаже, где говорится о землетрясении, которое, согласно Евангелию от Матфея (Мф 28:2), последовало после смерти Иисуса, мы читаем, что часто землетрясения являются символами важных событий в обоих Заветах, и потому…
Вероятно… в Евангелии от Матфея использован этот «литературный лейтмотив». Упомянув о землетрясении, он желает подчеркнуть, что смерть и воскресение Иисуса – не рядовые, а «травмирующие» события, в которых Бог действует и достигает спасения рода человеческого [14].
А о падении Иерихона под натиском Иисуса Навина (Нав 6) мы читаем:
С самого начала необходимо отметить, что эти повествования не обладают характеристиками исторической хроники: на самом деле в реальной войне городские стены не рушатся от звука труб (Нав 6:19) [15].
Подобные трактовки пытаются сделать библейские истории приемлемыми для современных читателей, не верящих в чудеса. Но они явно эквивалентны метафорическому – или даже можно сказать, аллегорическому – методу переосмысления исторических сложностей в тексте. Они не имеют отношения к стилю исторической критики, в рамках которого события, о которых повествуют эти рассказы, рассматривались бы как предположительно реальные, а потом бы просто отрицалось, будто эти события произошли – так, например, мог поступать Спиноза. Это прочтения из мира Августина и Оригена – но не из сферы современной исторической критики.
Вполне возможно, это же справедливо и для утверждения, согласно которому история о сотворении мира, приведенная в Книге Бытия (Быт 1:1–2:4) не подразумевает буквального прочтения; именно так сейчас и принято считать в современных обсуждениях религии и науки, и авторы «Вдохновенности и истинности» улавливают этот момент:
Первый рассказ о творении мира (Быт 1:1–2:4а) посредством своей четко организованной структуры описывает не то, как возник мир, а то, по какой причине и с какой целью он именно такой, какой есть. В поэтическом стиле, прибегая к образным средствам своей эпохи, автор Быт 1:1–2:4а показывает, что Бог есть источник космоса и рода человеческого [16].
Если рассмотреть данное утверждение как рекомендацию того, какое прочтение упомянутого пассажа окажется для верующих самым благотворным, его можно даже назвать точным. Но лично мне кажется очень вероятным то, что изначальный автор как раз именно и пытался описать то, как возник мир – иными словами, текст задумывался именно как воспринимаемый буквально. А при таком понимании появляется проблема: любому, если, конечно, он не фундаменталист, придется признать, что автор ошибался; а для христиан это очень, очень тяжело, особенно если они занимаются подготовкой церковных документов. Я предполагаю, что метафорическое прочтение рассказа о сотворении мира – это «насильственная», или натянутая, трактовка, призванная к тому, чтобы повествование и дальше могло в каком-то смысле считаться истинным. И, возможно, в этом плане оно и правда истинно – но так авторскому тексту насильно навязывается трактовка, благодаря которой, как кажется некоторым читателям, мы обретаем от прочтения пассажа наибольшую выгоду. Подобные толкования появились не в наши дни, но следуют по стопам Оригена. Кстати, здесь стоило бы вспомнить пассаж из его книги, процитированный в главе 14:
Мог ли хоть кто-нибудь, обладающий здравым суждением, предположить, что первый, второй и третий дни [творения] имели вечер и утро, когда еще не было ни солнца, ни луны, ни звезд? Мог ли кто быть столь неразумным, чтобы помыслить, будто Бог устроил рай где-то на востоке и засадил его деревьями, точно землепашец, или будто в этом раю Он поместил древо жизни, древо, которое можно было увидеть и познать своими чувствами, древо, с которого можно было получить жизнь, вкусив его плод зубами своими? Когда Библия говорит, что Бог ходил в раю во время прохлады дня, или что Адам скрылся между деревьями рая, никто, полагаю, не усомнится ни в том, что это вымыслы, истории о вещах, никогда не происходивших, ни в том, что они метафорически ссылаются на некие тайны [17].
Поскольку текст вдохновлен свыше, он должен быть истинным: значит, его нужно трактовать теми способами, которые могут быть истинными, согласно нашему пониманию того, как устроен мир и как он возник. Но есть и альтернатива: его можно прочесть в прямом смысле, а потом и признать, что он не соответствует истине. Впрочем, если мы поступим именно так, то защищать идею о вдохновенности текста уже гораздо труднее. И, возможно, лучше просто не делать возвышенных утверждений о том, что тот или иной текст вдохновлен свыше – или же понимать под «вдохновением свыше» что-то другое.
Как говорят, следуя давнему обычаю, католики, авторитет христианства укоренен в Священном Писании и церковном Предании; протестанты, в свою очередь, настаивают на том, что важно одно лишь Писание – sola scriptura. К Преданию католики относят такие элементы, как Символы веры (на деле к ним обращаются и многие протестанты) и церковное учение, передаваемое в веках так, как его записала Католическая Церковь: еще с эпохи Средневековья предполагается, что это учение заключено в высказываниях римских пап и в постановлениях церковных Соборов. Впрочем, суть такова: католики говорят, что традиция в полной мере согласна со Священным Писанием, а протестанты часто подтверждают авторитет по меньшей мере нескольких первых церковных Соборов – тех, что постановили доктрины о Пресвятой Троице и Боговоплощении: это, например, Никейский Собор (325) и Халкидонский Собор (451). Но пусть даже протестантские пасторы часто возглашают проповеди на основе библейских текстов, а католики чаще обращаются к учению Церкви, даже здесь разрыв уже стал меньше – с тех пор, как Второй Ватиканский Собор уделил самое пристальное внимание разъяснению Священного Писания на общих церковных богослужениях. Таким образом, на практике различие между католиками и протестантами не столь велико, каким кажется в принципе, по крайней мере там, где дело касается главных доктрин христианства. Ни те, ни другие никогда не предполагали и не станут предполагать, будто Священное Предание важнее Священного Писания; впрочем, мы видели, что необычайная важность Писания часто вела к тому, что его трактовали насильственно, стремясь убедиться, что оно в полной мере согласуется со Священным Преданием, и в этом смысле Предание, по сути, может даже «превзойти» библейские тексты, в теории стоящие превыше него – или, по крайней мере, с ним наравне. Мы отмечали и параллели в иудаизме, где Предание в том виде, в каком оно записано в Талмуде и мидрашах, определяет характер трактовок Еврейской Библии, хотя в теории важность последней намного больше.
В исследованиях авторитетности библейских источников редко учитывается мысль Восточных Православных Церквей. В наши дни они создали не так много трудов, посвященных Библии, и предпочитают опираться на святоотеческие толкования, о которых мы говорили в главе 14. Их не затронули ни Реформация, ни Контрреформация, прошедшие в XVI веке, ни противоречия между католиками и протестантами. И тем не менее, их вероятный вклад в вопросы, связанные с Библией и религиозной верой, не следует недооценивать.
