Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Московское согласованное заявление», заключенное в 1976 году между Православной Церковью и церквями Англиканского сообщества, гласит:
Любое разъединение, проводимое между Священным Писанием и Священным Преданием, в свете которого они могут восприниматься как два раздельных «источника откровения», должно быть отвергнуто. Священное Писание и Священное Предание равноценно соотносятся друг с другом. Мы подтверждаем, что: 1) Священное Писание есть главный критерий, посредством которого Церковь испытывает традиции с целью определить, поистине ли они представляют собой часть Священного Писания или же не являются таковой; 2) Священное Предание дополняет Священное Писание в том смысле, что оно оберегает целостность библейской вести.
Кажется, здесь подразумевается не только равноценность, но и взаимная соотнесенность Священного Писания и Священного Предания, в которой нет и не может быть никаких противоречий – и это либо уверенное подтверждение (на взгляд католика) или же необычайно дерзкая попытка выдать желаемое за действительное (с точки зрения протестанта, поскольку для протестантов Библия совершенно определенно ставит под сомнение Священное Предание). Впрочем, по этому поводу Юджин Пентиук в своей важной работе отмечает следующее:
Бином «Священное Писание и Священное Предание», использованный в «Согласованном заявлении», по своему тону ближе к римско-католической вере, а не к восточному православию. В данном случае можно процитировать Джона Брека: «Образ, через который в православии рассматривается взаимосвязь двух этих источников, не выражается в словах “Священное Писание или Священное Предание», и формулировка “Священное Писание и Священное Предание” равно так же окажется неточной, а верно будет сказать “Священное Писание в Священном Предании”, имея в виду, что новозаветные произведения являются частью Священного Предания и представляют собой один из его нормативных элементов. Эти сочинения родились из самой жизни Церкви и из вести, провозглашаемой ею, и на протяжении веков оставались мерилом, правилом или “каноном” христианской веры»…
И если вы хотите лучше понять, как в представлении православных соотносятся Священное Писание и Священное Предание, предлагаю такую аналогию: Священное Писание – это руководство, а Священное Предание – набор раздаточных материалов, разъясняющих его суть [18].
А саму эту аналогию Пентиук объясняет так:
Священное Писание… можно сравнить с руководством, дух которого дерзок, бесстрашен и неукротим. Священное Предание – соборные постановления, сочинения святых отцов, литургия, иконография, аскетическое учение – выступает в роли разъясняющих материалов, дополняющих это руководство. И действительно, следуя этой аналогии, можно заметить определенную комплементарность или взаимодействие. В раздаточных материалах объясняются самые яркие темы книги и подводится их краткий итог. Сходным образом Священное Предание, основанное на Священном Писании, дополняет последнее, поскольку толкует его содержание и концентрирует его в сжатой форме… Раздаточным материалам всегда необходимо руководство, как неустранимая точка отсчета и отнесенности [19].
Опять же, такое чувство, что в теории этот подход в последней инстанции отдает Библии превосходство над Священным Преданием, и умеренный протестант, в общем-то, не найдет, против чего здесь можно возразить – можно вспомнить, что в протестантизме тоже есть своя «священная традиция», выраженная не только в Символах веры, принятых почти всеми христианами как на Востоке, так и на Западе, но и в документах – тех же различных исповеданиях веры, признаваемых в разных протестантских церквях. По сути, совершенно очевидно, что Предание, играющее роль интерпретационной системы, говорит нам о том, какой смысл заложен в Библии. Разъясняющие материалы в какой-то мере определяют то, как мы читаем книгу; точно так же и в католичестве, если сказать как есть, Священное Предание диктует, как следует понимать Священное Писание. Но модель, которую предложил Пентиук, привлекает своим акцентом на том, что Писание и Предание – это не равноценные и не противоположные источники, а явления, различные по самой своей сути. Есть много теорий о том, как соотносятся Писание и Предание, но подход Пентиука – описательный, а не предписывающий – необычен, поскольку уделяет внимание тому, как эта взаимосвязь проявляется на деле. И кроме того, у такой модели есть и другое достоинство: она может подойти и к тому, как понимают Священное Писание иудеи, – только здесь в качестве «раздаточных материалов», объясняющих, как нужно читать Библию, выступает Талмуд.
Без Библии нам не постичь ни иудаизм, ни христианство. Без Священного Писания каждая из этих религий превращается просто в мимолетные убеждения, которые иудеи либо же христиане разделяют в настоящий момент, и нет никакого критерия, способного послужить мерилом их веры. А тогда возникает вопрос: благодаря чему Библия способна дать обеим религиям столь многое – ведь она же явно не представляет собой официальный документ, подобный Конституции США или Символам веры христианской Церкви? Мне кажется, что здесь главную роль играют исторические особенности, разнообразие и развитие тех книг, которые у иудеев и христиан считаются священными.
С одной стороны, Библия может контролировать и ограничивать религии, притязающие на нее как на собственность. Скажем, в утверждениях, связанных с Иисусом или Церковью, христианам необходимо остерегаться таких, которые явно противоречат новозаветным свидетельствам. Прозвучавший в эпоху Реформации призыв – вернуться к основам «первозданной» Церкви, о которой провозглашали страницы Нового Завета – был небезупречен, поскольку Реформаторам часто не хватало уместных исторических знаний, но, в принципе, он был вполне справедлив. Библия – это главный источник сведений о происхождении христианства, и иных свидетельств, помимо нее, у нас почти нет. Так в критическом исследовании Библии подтверждается тезис, который в XVI веке был протестантским, хотя сейчас его (по крайней мере, в теории) в той или иной степени приняли все Церкви.
С другой стороны, Библия может питать религиозную веру именно потому, что отличается от того, во что иудеи и христиане привыкли верить безотчетно: она может преподносить сюрпризы – причем порой из них способно возникнуть нечто новое и неизвестное, а иногда они становятся для нас настоящим испытанием. Библейские рассказы, присутствующие в Ветхом Завете, Евангелиях и Деяниях, повествуют о событиях, не стремясь направить нас к тому, во что нам следует верить, а воздвигают мир, в который мы можем пройти в своем воображении, после чего и наше восприятие, и наше понимание станут другими. Отчасти именно потому столь ценно, что в Библии есть повествования, а не только догматические определения или директивы. Для целых поколений читателей эти книги стали источником просвещения и глубокого смысла – благодаря истинной сути своего характера, а не просто потому, будто из них сумели что-то вычитать, приняв желаемое за действительное. Библия дает нам, как иногда говорят лютеране, «то, что мы не можем сказать себе сами»; иными словами, в Библии мы находим такие слова и рассуждения, к которым сами, без помощи, могли бы никогда не прийти. Необычайную разнородность библейских источников надлежит не упрощать, стремясь извлечь из них сокровенную суть, а принимать как торжество многообразия. Такое отношение подрывает большую часть традиционных подходов к толкованию, которые (как уже отмечалось) часто создаются с одной целью: убедиться, что Библия выражает «правоверное» послание. Освободить Библию от власти религиозных авторитетов – вот в чем смысл критических исследований, и это ведет к игре контрастов между Священным Писанием и догматами вероучений.
