смертью Людовика Толстого». Впрочем, Людовик VII вовремя остановился. Война в Шампани была предпринята вопреки воле папы; она навлекла на короля отлучение, и папа простил его только тогда, когда Людовик VII согласился принять участие во втором крестовом походе.

Участие короля во втором крестовом походе. Сугерий, как администратор, был против этого нового крестового предприятия, лишавшего Францию лучшей части населения. Ему пришлось быть наместником два года, но и это не льстило его самолюбию. Религиозное чувство во Франции тогда заметно остывало. Вильгельм, точный биограф Сугерия, пишет: «Король предпринимал поход вследствие собственного благочестивого намерения и усердия к Богу. Сугерий не внушал королю ничего подобного; он не одобрил предприятие, когда услышал о нем. После бесполезных усилий отвратить замысел в самом начале, не имея возможности умерить рвение короля, он рассудил уступить времени»[216]. Поход был холодно встречен во Франции в придворных и правящих кругах, но народ был увлечен Бернаром Клервоским и посылал лучших своих сынов. Бернар справедливо гордился своими успехами, видя, как Франция выслала массы воинов в этот крестовый поход, который, не будучи популярным, кончился несчастливо.

Причина непопулярности похода заключалась в положении самого короля, оскорбленного до начала экспедиции. Как бы то ни было, Франция прежде других стран встала на критическую точку зрения. В ней крестовая идея была подвергнута оценке в самом начале. Скоро пришло известие, что Конрад и Людовик перессорились под Дамаском. Тогда Сугерий решил принять личное участие в войне, но восьмидесятилетний старец умер во время приготовлений к походу. Ему история отдает справедливость в том, что он первый посеял мысль, осуществленную впоследствии кардиналом Ришелье. Единственным практическим результатом похода был развод Алиеноры с королем. Через три месяца она вступила в брак с соперником французского короля, герцогом Нормандским, Генрихом Плантагенетом, который рассчитывал не без успеха на корону Англии, по прекращении прямой нормандской линии.

Генрих приходился правнуком Вильгельму Завоевателю[217]. Брак с Алиенорой дал ему всю Западную Францию от Нанта до Пиренеев. Он, не довольствуясь этим, сделал покушение на Тулузское герцогство и взял Керси. Он овладел сверх того в средней Франции Бери, Лимузеном, Овернью и купил Ла-Марш. Он был в родственных отношениях с арагонским домом. В 1170 г. в одной Франции Генрих владел нынешними сорока департаментами, тогда как у французского короля не было и половины того. Между тем он считался вассалом французского короля, даже когда получил английскую корону. Это неравенство, конечно, вызывало столкновения. В борьбе прошло почти все правление Людовика VII.

4. Первые Плантагенеты и третий крестовый поход

Генрих II, король Англии (1154–1189) и Томас Бекет. Генрих Плантагенет открывает собой самую длинную династию средневековой Англии. Редкая история богата столь разнообразным драматическим содержанием. На английский престол этот рыцарь принес с собой такие политические идеи, с которыми большинство не могло примириться. Он был сторонником болонского учения, поддерживавшего монархическую власть и гражданское равенство. Он пригласил к себе Томаса Бекета, учившегося в Оксерре, отец которого был саксонцем, а мать сарацинкой. Томас скоро достиг должности канцлера, сделался воспитателем наследника престола, а потом стал первым духовным лицом Англии в сане архиепископа Кентерберийского. Он внушал королю мысль бороться с прелатами, опираясь на народ, пока сам был мирянином, а потом явился поборником клерикализма, когда получил соответствующие его положению указания папства.

Борьба между королем и архиепископом. Вражда короля Генриха II с его бывшим другом Томасом Бекетом имеет значение не для одной истории Англии. Она получила смысл крупного мирового исторического события. Это была борьба идей, а не лиц. Столкнулись на почве Англии две силы, одинаково непреклонные, одинаково сознававшие свою правоту. Светская власть отстаивала государственный порядок, который признавался еще не всеми; она боролась за начало одинакового для всех суда и одинаковой для всех ослушников кары. Духовная власть в лице нового архиепископа, гордая последним торжеством теократии, считая неприкосновенным авторитет церкви, ревниво относилась к домогательствам короля, видя в них грубое насилие, нарушение церковных прерогатив. В Британии, таким образом, повторилось по существу то, что недавно при последних франконцах составляло предмет борьбы в Германии.

Архиепископ Томас Бекет находился под живым обаянием побед и триумфов папства. Александр III, первосвященник столь необычайно счастливый, был предметом его благоговения. Фанатик своей веры, человек искренне убежденный, Томас ни на минуту не остановился перед выбором, когда ему предстояло пожертвовать или своими прежними дружескими отношениями к королю, или чувством долга по отношению к церкви. Томас Бекет был вполне на своем месте. Как служитель алтаря, он был безупречен; в противоположность большей части прелатов, он был аскетом. Самая грубая и грязная власяница покрывала его тело; ежедневно, потри раза, он бичевал себя и, стоя на коленях, умывал ноги двенадцати нищим, изображавшим учеников Спасителя.

Когда в 1163 г. он окончательно решился принять высшую церковную кафедру Англии, Генрих II ликовал. Издавна домогаясь подчинить духовенство светскому суду и рассчитывая осуществить свой план в скором времени, он в лице Бекета полагал найти самого преданного человека. Он не имел никакого основания думать, что встретит в нем самого энергичного противника своих планов, что чувства прежней дружбы, преданности, наконец, благодарности, тотчас же заглохнут, когда речь пойдет о долге и служении церкви.

Уже из первых распоряжений Бекета король мог усмотреть, что бывший канцлер стал другим человеком. Возвратив королю все замки, которые были ему даны в ленное владение, он считал себя освобожденным от всяких дальнейших обязательств. Считая себя высшим представителем церковных интересов в Англии, Бекет стал относиться к королю, как равный к равному. Генрих II был ревнив к своей власти, ревнив не без основания, так как сознавал всю пользу для двух миллионов подданных от водворения одинакового суда и равенства перед законом; при этом он был упрям и, как большинство рыцарей, неукротим в своих порывах. Он, конечно, не мог позволить, чтобы мантия архиепископа прикрывала разбойнические поступки священников и монахов и чтобы их злодеяния оставались безнаказанными. Между тем Томас Бекет заведомо скрывал преступления своих подчиненных и то, что прежде он сам карал со всей присущей ему энергией, теперь в его глазах не имело серьезного значения и заслуживало лишь легкого взыскания. Митра прелата затмила ясность его взора и понимания. Дошло до того, что в продолжение десяти лет буйные священники, может быть, потомки нормандских корсаров, совершили около сотни убийств, которые большей частью не были раскрыты. Если что-либо подобное доходило до сведения духовных трибуналов, то судьи старались замять дело, уверенные в поддержке архиепископа, который принципиально был против всякой огласки и обсуждения действий служителей церкви. В его глазах они все находились на своем