Шрифт:
Интервал:
Закладка:
материалы о приезде в Херсон Екатерины Второй.
Дело было так. Много лет назад, а точнее, более двухсот, к городским воротам
подъехала длинная кавалькада карет и конных всадников. Роскошная дверца второй
кареты отворилась, появилась прекрасная, в богатых украшениях, рука, и на землю
неспешно ступила статная, уже немолодая женщина.
Офицеры сопровождения мгновенно спешились и застыли в почтительном
ожидании.
Стояла летняя тишина, лишь звонко чирикали вольные воробьи. По свидетельствам
очевидцев, стареющая императрица выглядела явно уставшей от длительного пути.
Она повела плечами, пытаясь размяться, недоверчивым взглядом повела вокруг и
чему-то тяжко вздохнула…
Через минуту царские экипажи въезжали в Херсон.
А вот и сухая архивная справка.
Визит императрицы стоил херсонцам:
— почти трех тысяч рублей (тех рублей!) для приведения города в надлежащий порядок;
— отстранения от занимаемых должностей двух чиновников, случайно попавшихся при
внеплановом аудите;
— предания суду, лишения чести и гражданских прав казначея дворянского собрания;
— одного гипертонического криза и двух инфарктов, по свидетельствам медиков.
Этого было вполне достаточно, чтобы в городе на несколько лет воцарился
порядок.
Вот она, матушка-красавица, в любимом варианте — на знаменитой денежной
купюре «катеньке», любуйтесь!
_______________
347
ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВЕЧНОСТИ
Утром и вечером, днем и ночью, летом и зимой неторопливо катит свои тяжелые
валы задумчивый Борисфен.
Кто сказал, что нет на свете вечного двигателя?!
Вот он, вечный двигатель, перед вами: ни на секунду не прекращающий свой
размеренный бег на протяжении дней и недель, месяцев и лет, столетий и тысячелетий…
И если, действительно, движение — есть жизнь, то он — поистине бессмертен.
То, что видел наш Днепр, чему был безучастным свидетелем — нам не дано знать, и
лишь в толстых учебниках истории описано то, что он сам захотел вспомнить, но нет и
слова о том, чем был он столь возмущен, что решил об этом навеки забыть…
Он жил сам и давал жить другим: кормил и поил бесчисленные поколения наших
предшественников, давно растворившихся в призрачной дымке исторического небытия.
Его глубокие чистые воды по-прежнему вкусны и прохладны, но вот заборы для
питья сегодня ведутся лишь в нижних зеленых толщах, потому что у берегов его влага
ощутимо солоновата.
Многие считают причиной тому — горькие слезы беззащитных полонянок, угоняемых тысячами от родных белых хат в татарские и турецкие гаремы, а может быть, миллионов невинных жертв уже нашего времени: опухших селян, забытых пасынков
советской власти, принявших в тридцатые годы ужасные муки голодной смерти…
Мудрые люди говорят: хочешь жить долго — прикоснись к вечности!
И вот уже более двух столетий к Днепру прикасается, вернее, расположился на его
берегах мой город.
_______________
КТО ОН — ДЖОН ГОВАРД?
Давным-давно, в мои школьные годы, жил-был один учитель истории, который не
уставал повторять своим ученикам, что мыслящий человек отличается от всех прочих
критическим отношением ко многим вещам, как бы лежащим на поверхности. И в том
числе, к общеизвестным фактам и явлениям, подвергая их здравому сомнению и искусно
формулируя вопросы, которые проясняют их подлинную сущность.
348
Теперь, по прошествии стольких лет, я абсолютно равнодушен к этой чепухе, но
чего мы только, глупые, не делали тогда, дабы понравиться нашему школьному кумиру…
И вот однажды, дождливым осенним вечером, я — ученик 7-го класса, у которого
если и существовали какие-нибудь проблемы, то разве что неодолимая тяга к своим
недоступным сверстницам, взялся, стремясь прослыть «мыслящим», подыскивать более-менее известные явления из истории родного края, чтобы подвергнуть их критическому
осмыслению.
Но, как назло, все, что только ни приходило в голову, было и просто, и до слез
ясно, не вызывая и малейшего сомнения.
И тогда я сказал себе: какого черта ты переживаешь?! Твое дело — задавать
вопросы, отвечать-то на них все равно будут другие… Так бери любую известную тему
да, знай себе, спрашивай!
Темы я не нашел, зато мне подсказала ее мамочка, которой я весь вечер морочил
голову своими придумками. Разведя огонь в грубе и забросав углем занявшиеся ярким
пламенем дрова, она вымыла на кухне руки и, тщательно вытирая их полотенцем, небрежно бросила, явно желая от меня отделаться:
— Да займись ты хоть этим, Говардом, — чего ему дома не сиделось, что искал здесь на
старости?
Вот и осталось мне только придумать сверхумные вопросы, и на следующий день на
заседании краеведческого кружка, с замиранием сердца и внутренним торжеством, я
огласил их во всеуслышание. И на всю оставшуюся жизнь был потрясен ответом
любимого педагога, который, внимательно выслушав, глубокомысленно сообщил
заинтригованным кружковцам, что… иной дурак может за минуту задать столько
вопросов, что умному не хватит и целой жизни, чтобы ответить на них!
Конечно, все ребята и, в том числе, зеленоглазая девочка, которой я хотел
понравиться больше всего на свете, громко рассмеялись. Острое чувство стыда, испытанное в тот миг, памятно мне до сих пор.
Надо ли говорить, что занятий этого кружка я больше не посещал.
Но по сей день благодарен за полученный урок, потому что именно тогда, раз и
навсегда, я осознал, что надо учиться не только задавать вопросы, но и уметь самому на
них отвечать. Только со временем ко мне придет более высокое понимание проблемы: есть вопросы и вопросы, есть ответы и ответы, а есть такие вопросы, которые не столько
требуют определенного ответа, сколько порождают вопросы новые…
Ну что ж, на этом теоретическая часть моего сюжета закончена, а теперь, друзья, попробуем раскрыть эту тему на практике.
Для начала — небольшое предупреждение. Будьте предельно внимательны: речь
пойдет о вещах общеизвестных, но под несколько иным углом зрения, и ваше право
подвергать все изложенное жесткой, но, желательно, конструктивной критике.
Многим херсонцам нравится памятник, воздвигнутый в честь именитого
иностранца, британского гражданина сэра Джона Говарда. В прошлом — шериф графства
Бэлфорд, известный всему миру гуманист и филантроп, он пребывал в конце 18 века в
нашем городе. Лечил бедняков в местном госпитале, боролся с эпидемией тифа, изучал
условия пребывания заключенных в только построенном остроге, делал другие нужные и
полезные вещи.
К сожалению, в один недобрый январский день 1790 года он поехал в имение
Дофинэ, ныне село Садово, лечить семнадцатилетнюю дочь тамошнего помещика, подполковника Комстадиуса. Вылечить ее не смог, зато заразился сам, и через несколько
дней умер в Херсоне, поставив себе перед смертью неутешительный диагноз.
Скончался он в возрасте 65 лет, предварительно завещав похоронить себя в другом
селе, Степановке, и пожелав, чтобы на месте его
