Известная английская исследовательница Мариам Мэррей после тщательного

изучения истории этого рода определила его, как жертвенный род так называемых

«заместителей». Что это значит?

В средневековой Англии существовали пережитки язычества, согласно которым

залогом доброго здравия, всяческих успехов в жизни и в державных делах властелина

являлось принесении искупительной жертвы, для чего использовались исключительно

представители жертвенных родов, как бы искупавшие раз в семь лет накопленные за это

время грехи сюзерена. Мэррей приводит известные слова французского посла Фенелона о

таком роде. Он говорил, что:

— «Говарды, как мужчины, так и женщины, в силу какого-то ряда обстоятельств

подвержены тому, чтобы их обезглавливали, и не могут избежать этого, ибо происходят

из племени, предрасположенного к такой участи».

И до Джона Говарда, и после него, именно такая ужасная судьба постигла целый ряд

его сородичей. Вот наиболее известные из них:

Анна Болейн — супруга короля Генриха Восьмого. Из рода Говардов. Была казнена по

вымышленному обвинению.

Екатерина Говард — следующая супруга этого короля. Тоже казнена, но уже через 7 лет.

Есть и другие Говарды — заместители, но их имена менее известны.

Между прочим, Вирлич тоже обращал внимание на то, что экспедиции Джона Говарда

в Россию совершались раз в семь лет: 1783 год — Астрахань, 1790 — Херсон. Интересное

совпадение, не правда ли?

И вывод: может быть, представителю жертвенного рода Говардов, действительно, раз в

семь лет было целее находиться где-нибудь подальше от своего жестокого отечества?

Знатоки средневековых традиций утверждают, что если представители жертвенных

родов умирают своей смертью, то в год, кратный семи, после их ухода начинают

происходить странные события, например: пропадает что-то существенное или где-нибудь проступают кровавые пятна…

К этому мы еще вернемся, а теперь о главном.

Оставим скрупулезным историкам заниматься анализом фактических материалов

биографии подвижника-иностранца. Что он делал и как, чьи распоряжения выполнял и

почему. Отчего неприкрыто интересовался фортификационными колодцами крепости и

возмущался начальством, которое его туда не пускало, несмотря на известную грамоту.

Мы-то с вами прекрасно разумеем, что можно одновременно заниматься разными делами, решать и ориентироваться на целый ряд различных задач и целей.

Мне кажется, для нас, прощающихся с двадцатым стремительным веком, более важной

является другая особенность его жизни — глобальная, всеобъемлющая тема человеческого

одиночества…

Экспедиции в далекую страну, отсутствие друзей и близких, длинные темные вечера в

осеннем Херсоне, когда тусклое пламя свечей с трудом разгоняет тьму в чужом доме.

Опасливая настороженность к нему — владельцу грозного диплома императрицы — со

стороны местных властей…

Что наполняло его дни, мы можем только гадать, но вот какие мысли, отрывки

воспоминаний, угасающие с возрастом желания, охватывали его по ночам, — об этом

никому уже не узнать, как и не разделить с ним его трудную ношу.

Какое одиночество и заброшенность ощущались им, стариком, пленником то ли идеи, то ли интересов своего отечества, в самые последние месяцы, недели и дни в чужой

стране, в чужом городе и в окружении чужих и чуждых ему людей?..

Но и это не все. Настоящее одиночество, в виде коварного полузабвения, пришло к

нему все-таки не до смерти, а после нее, и продолжается оно уже больше двух столетий. А

странная возня вокруг его имени? То в честь столетия со дня его смерти стержневую

магистральную улицу города называют «Говардовской», то сразу после революции

354

переименовывают ее. Проходят годы и опять, уже во время немецкой оккупации, имя

Говарда этой улице возвращается, а в 47-ом году — снова уходит в небытие…

Что это: осколки холодной войны или наши вековечные безалаберность и

неблагодарность? Хотя, какая ему сейчас разница!

Памятник стоит. Солнечные часы на нем показывают время, а это значит, жизнь идет, и

ему в ней по-прежнему есть место.

Вот только, что это за красное, похожее на кровь пятно, периодически появляющееся

на его памятнике? На дворе двухтысячный год, прошло 210 лет со дня его смерти, так-так-так — число кратное семи…

Неужели?!

_______________

Конец

ДОМ С ФОНАРЕМ (Из забытых городских историй)

Хозяин этого дома был в городе известным человеком, почтмейстером, как если бы в

наше время — начальником областного управления связи.

Он очень любил свою жену. Много лет у них не было детей. И когда они уже почти

разуверились, жена сообщила, что беременна. Он был на седьмом небе от счастья.

А потом у нее, женщины в возрасте, были тяжелые роды. Она их не выдержала. Почему-то последними словами ее были:

— «Наказал меня Господь…»

Осталась девочка. Долгие годы отец был безутешен. Всю свою душу, боль и отчаяние он

вкладывал в дочь, к которой привязан был безмерно.

Подрастая, она становилась все больше и больше похожей на мать. Казалось, происходит

какое-то горькое чудо…

На этом балконе они сидели за чаем долгими летними вечерами. Со временем стали

замечать, что ночью свет горит только в одной комнате, затем сразу гаснет. Кто-то полез

посмотреть. По городу поползли слухи, что они живут как муж и жена.

355

Оба были крайне нелюдимы и всех избегали. Дочь — смуглолицая высокая брюнетка, внешне тяжеловата, с полными стройными ногами. Всегда молчалива, в глазах — вызов.

Ушла с последнего класса гимназии, рассчитала прислугу, стала сама вести домашнее

хозяйство. Когда шла скупиться на рынок, ее провожали глазами.

Так продолжаться долго не могло, но шли годы — и ничего не происходило. На старости

отец тяжело болел. Преданно и беспрекословно ухаживала за ним. После его смерти ушла

сестрой милосердия на санитарно-медицинский поезд. Вернулась после революции — в

доме уже жили несколько семей, ее не пустили.

Пошла жаловаться в ЧК, ей дали жилье в другом доме, взяли работать машинисткой. Ей

было за 40, когда она родила от кого-то ребенка.

Этот кто-то был, очевидно, влиятелен и хорошо снабжал их материально. Она, а потом и

ее дочь, скрытно подторговывали ювелирными изделиями, которые потом некоторые

опознавали, как личные украшения горожан, исчезнувших в чекистских застенках.

В городе мать и дочь не любили и боялись. Я был знаком с ее дочерью. Она работала

учительницей, сейчас — старуха, нелюдимостью пошла в мать, никогда не была замужем.

В этой истории более всего меня смущает одна деталь: последние слова умирающей

роженицы. Их рассказывала моя бабушка, Млода Исааковна Эльзон. Она была акушеркой, принимала те ужасные роды.

И я думаю: а ведь действительно, у почтмейстера и его жены так много лет не было

детей… Что она имела в виду, прошептав: — «Наказал