Крик рассказывала, что английский выучила за полдня – прочитала сочинения Ральфа Уолдо Эмерсона, Гарриет Бичер-Стоу, энциклопедию Пирса и словарь Вебстера, всего четыре “тонюсенькие книжицы”, найденные в первом же доме, где она пряталась, когда попала на Землю. “На удивление простой язык, но по-своему красивый”. Когда Альберт попросил ее что-нибудь сказать по-аоксински, она затараторила быстро-быстро, зацокала языком – он не смог повторить ни звука, губы не слушались. Он попросил ее что-нибудь написать, и она целую страницу испещрила непонятными штрихами и значками, а затем прочла вслух, сначала по-аоксински, потом по-английски. “Жила-была женщина по имени Крик и застряла случайно на никчемной планете. Очутилась вдали от мужа, которого очень любила, и от своей работы, которую любила еще сильнее…”

Он спросил, неужели это правда, что работу она любит больше, чем мужа? “Муж-аоксинец тоже работу любит больше, чем жену, это я точно тебе говорю, – отвечала она. – Мой муж, Сем, инженер. Точнее, инженер-химик. Он почти полная моя противоположность”.

Когда он спросил, кем она работает на Аокси, она заморгала белесыми глазами. “В английском языке и слова такого нет. Самое близкое – «кудесница». Художница, мастер, а еще мыслитель. В первую очередь я изобретатель”. Он стал выпытывать, что именно она изобретает, и она ответила: “Я была специалистом по транспорту. Долгое время возглавляла отдел передовых кондьюсерных технологий – примерно так можно объяснить на твоем языке. Я изобрела, скажем так, множительный кондьюсер”. А когда он спросил, что такое множительный кондьюсер, сказала: “Хм, тяжело объяснить ребенку. По сути, это источник энергии. Он поддерживает перенос вещества в любую точку без потери частиц и параксиальной нестабильности. Для жителей моей планеты это важнейшая технология. С ее помощью мы переправляем материалы со спутника на спутник и на Аокси в считаные миллисекунды. В теории, так можно переправить и живой груз. В теории. Но когда мы его испытывали…”

Из-за сбоя оборудования она и оказалась здесь, на планете, давным-давно покинутой аоксинцами. “Когда-то на Землю ссылали самых опасных преступников. Убийц, воров. Если знаешь, где искать, то увидишь их бывшие казематы, в одном из них мы с тобой и находимся. – Она постучала по потолку, и сверху посыпалась земля. – Но преступности на планете у нас больше нет, ее победили еще мои далекие предки. Хочешь узнать как? Чуть подредактировали геном, и все. Я первая за сто лет аоксинка, попавшая на Землю. И если не потороплюсь домой, то стану последней, кого здесь похоронят. Времени мне терять нельзя. Иди сюда, покажу… – Она поднесла к стене свечу, и Альберт увидел на металле прихотливую резьбу, какую-то сложную схему. – Это мой кондьюсер. Осталось найти нужные материалы и запустить его, а на отсталой планете вроде вашей это непросто. Ты не обижайся, только очень уж вы дремучие”. На схеме изображена была башня с огромной петлей в верхней ча…

⇒

– Не понимаю, как держатся на плаву эти крохотные магазинчики, – сказал отец. Окровавленный кулак он прижал к растрескавшемуся резиновому ободку окна, в другой руке болтался синий пакет. – Ни “Винтерманс” у них нет, ни фотопленки, зато удочки есть! Представь себе, удочки! На, держи – тропический лимонад тебе принес. Поставь на паузу, а?

Я остановил кассету, взял ледяную жестянку и сунул в щель возле кресла.

– Спасибо.

– Я думал, ты от жажды умираешь. Не хочешь пить?

– Не люблю тропический лимонад.

– Что? С каких это пор?

– Один раз попробовал, с тех пор не люблю.

– Тогда я сам.

Он, казалось, уже успокоился. Открыл бардачок, и крышка задела мои колени. Отец достал баночку средства для мытья рук, протер содранные костяшки. Сунув влажную руку в пакет, выудил бутылку воды. Пошел к багажнику, порылся в мусорном мешке с одеждой, достал футболку и вытер руку насухо.

– Планы чуть-чуть поменялись, сынок, – крикнул он. Я услышал треск рвущейся ткани. Оглянулся – он перевязывал руку лоскутом от футболки. – Похоже, в Лидсе встретить нас пока не готовы. Как я и говорил, расписание без конца меняется.

– Да? – Я пытался скрыть разочарование. – А когда будут готовы?

– Не знаю. Пока что… – В зубах у него был зажат моток пластыря. Он заклеил повязку, а кончик откусил и отшвырнул. – Пока не совсем понятно. Но Кью-Си приедет, встретит нас. У него самые свежие новости.

– Встретит нас тут?

Отец сжал губы и огляделся, будто решая, разбивать ли нам лагерь в церковном дворе.

– Нет, это место не совсем подходящее. Здесь даже пленки не купишь. – Он захлопнул багажник. – Видел бы ты лицо продавщицы! Я ей говорю: все равно какую, красотка, лишь бы тридцать пять миллиметров. Можно подумать, я омара “термидор” заказал!

Болтовня его служила, конечно, для отвлечения, к тому времени я это уже хорошо понимал. Но по опыту знал, что даже напускное спокойствие лучше гнева, и не хотел нарушать хрупкое равновесие. Потому и не сказал отцу, что у меня “Кодак Покет Инстаматик” и для него нужна пленка формата 110, а не обычная 35-миллиметровая. И не сказал, что это мамин подарок на день рождения, и был он в нарядной коробке, и прилагались к нему съемная вспышка и чехол из кожзаменителя, – на тот самый день рождения, когда его воображаемая посылка пала жертвой ирландской почты.

– Что ты говорил? – спросил он, садясь рядом, но я заверил, что молчал. – Ты мое кресло трогал?

– Нет. А зачем?

– Его будто расшатали. – Он отрегулировал спинку и повернул ключ. Мотор издал натужный скрежет. Отец уронил голову на руль и застонал. – Ты вентиляторы выключил, да? Ну пожалуйста, скажи, что выключил вентиляторы!

– Я…

– Ох, Дэниэл, ради всего святого… – Протяжно вздохнув, он попробовал еще раз.

Машина завелась.

Отец, ликуя, дал газ.

– Слава тебе господи! – И снова торжествующе газанул. – Хоть в чем-то повезло!

– Папа, – окликнул я его сквозь рев мотора.

Мы свернули на Мэйн-стрит. Сквозь грубую повязку уже проступила кровь, на пластыре алели четыре полумесяца в ряд.

– Что?

Я взял с приборной доски атлас.

– Куда мы едем?

Мама отпустила меня на два дня. Нам пришлось долго ее уговаривать. Любой план, что предлагал нам отец, выглядел как в рекламной брошюре – все недостатки скрыты или приглажены, достоинства подчеркнуты и выпячены. Выезжаем в четверг с утра пораньше, к полудню будем уже в студии и за несколько часов успеем вдоволь насмотреться на съемки; а пока убирают декорации, отец проведет меня по съемочной площадке, покажет гримерные, познакомит с актерами. “Зависит от того, чьи эпизоды запланированы, но Мэксин будет обязательно, – пообещал он. – Насчет Майка не уверен, детям разрешено работать всего пару часов в день. Зато Ева и Малик, скорее всего, будут. И точно будет Джой”. Я был в восторге – он так небрежно называл актеров по именам! Заночуем в гостинице, позавтракаем “по-человечески”, как выразился отец, и в пятницу днем выедем домой, в Бакингемшир. Мама с самого начала не верила в успех. Неделями она терпела мое нытье за столом (“Я еще подумаю”), в машине по дороге в город (“Я же сказала, подумаю”), перед сном (“Ну хватит, Дэниэл, не скули, не поможет”). Как же она не понимала, что отец для меня старается, что “Кудесница” – единственное, что нас связывает, а она все портит? Месяц она держалась и наконец сдалась. Наверное, рассуждала так: если ребенок проведет пару летних дней с Фрэном Хардести, то будет сыт по горло и второй раз не попросится.