– Хм… Просто спокойно поворачивается? Не бежит? Не спотыкается? – заинтересовался папа Гаврилов.

– Деливер Эдемович – человек с железной выдержкой. Бывший военный, в горячих точках воевал! – с гордостью сообщил Гупт.

Петя бродил по кабинету и рассматривал противопожарный плакат за подписью директора, в котором Гупт сам себе предписывал в случае чрезвычайной ситуации покинуть кабинет через выход № 1. Выход № 1 был единственной дверью в кабинет, через которую он покинул бы его и без всякого плаката.

– Хм… А почему, если камеры включились, пропажу охранник обнаружил только в шесть? Разве на мониторе не было видно, что чаша исчезла? – спросил Петя.

– Мы его тоже об этом спросили. Он объяснил, что на монитор постоянно смотреть невозможно. В музее больше десяти камер, еще несколько снаружи, на каждую свой квадрат на экране. Да и мелкое все, глаза сломаешь, – ответил Ушицын.

На столе у директора стояла вазочка с ржаными сухариками. Капитану Матушкину она не давала покоя. Было заметно, как он борется со своей рукой. Рука точно невзначай тянулась к сухарикам, змеей скользя вдоль стола и пальцами делая по полировке короткие перебежки, но капитан, заметив это, строго кашлял, и рука отдергивалась. Костя и Рита смотрели на Матушкина с пониманием.

– Берите-берите! Это жена моя делает, в духовке, с маслом, подсаливает. Пальчики оближешь! – сказал Гупт великодушно.

Следователь взял горсть сухариков.

– Так… Продолжим! Кто имел служебный доступ к чаше? Ну там подвинуть ее на витрине, переставить свет, если будет надо? – спросил он.

– Мы втроем. Я, Новицкий и Маша, – ответил Гупт.

– Маша? Кто это?

– Наш экскурсовод… Но она и выставки оформлять помогает. Музей у нас маленький, сотрудников немного.

Ушицын сделал пометку в блокноте, который возник в его руке как по волшебству:

– Тэк-с… Вы давно знаете эту Машу?

– Двадцать два года, – сказал Гупт и горько задумался. – Да, уже двадцать два года знаю и три месяца. Как время-то бежит!

– И с какой стороны вы ее знаете? Характеристику можете дать? – напирал Ушицын.

– О, конечно! Капризный, необязательный человек, вылетевший из вуза, вечно просящий денег на всякую ерунду и ссорящийся с мамой! – горячо воскликнул директор.

Матушкин перестал хрумкать сухариками.

– Ничего себе характеристика! И как вы терпите такую на работе? – поинтересовался он с набитым ртом.

– Приходится, – вздохнул Гупт. – Конечно, как сотрудника я ее давно бы уже уволил. Я ей каждый день говорю: «Маша, вон с глаз моих!» Но сложность в том, что я ее отец.

Ушицын захлопнул блокнот.

– Ну с вами не соскучишься! – сказал он сердито.

Дверь распахнулась. В кабинет влетела девушка. Коса у нее была короткая, но такой толщины, что больше напоминала канат. Папа Гаврилов поймал себя на том, что пытается услышать звук, который возникает, когда коса бьет по лопаткам.

Девушка взглянула на полицейских и, подбежав к Гупту, что-то торопливо зашептала ему на ухо.

– Ты уверена? – спросил директор.

Девушка закивала.

– Надо же! – удивился Гупт. – Тут такое дело… я попросил Машу проверить, не пропало ли еще что-нибудь. Вор, раз уж проник в музей, мог не ограничиться одной чашей.

– И? Что еще пропало? – заторопился Ушицын.

– Экспонат номер восемьсот двадцать один. «Чучело куницы с горлицей в зубах» из зала «Природа Крыма», – сообщила Маша.

Ушицын сделал запись в блокноте:

– Из зала «Природа Крыма» до чаши далеко? Попасть из зала в зал можно?

– В нашем музее реализована идея доступной среды, – важно произнес Гупт.

– «Доступной среды» – хорошо сказано! – хмыкнул опер. Выражение ему, как видно, понравилось. – То есть дверей, значит, нет? Приходи кто хочешь, бери что знаешь?

– Двери кое-где есть, поскольку особняк строился, как вы понимаете, без учета потребностей музея. Но все же где могли мы от дверей отказались, – мрачно сказал Гупт.

– Фотографии чучела есть? – спросил Ушицын.

– Должны быть. Я, кажется, снимала для нашего сайта, – отозвалась Маша не очень уверенно.

– Материальная ценность экспоната?

– Он бесценен! – заявил Гупт. – Хоть и проеден молью, но в культурном плане бесценен! У куницы там такие глаза! В них цельность, уверенность и осознание собственной правоты! Тело как пружина. Куница словно останавливается во время бега и смотрит на потревожившего её зрителя: «Зачем пришел в мой лес, человек? С какими помыслами? С какой целью?» А голубь – понимаете! – он провис в ее острых зубах. Он мертв, но словно укоряет. Это вытекает из самой трактовки образа.

Ушицын пошевелил губами:

– А куница точно похищена? Вы не могли её сами куда-нибудь убрать?

– Нет конечно! Там даже след клея остался. Мы подставки крепим двумя точками клея, чтобы дети не двигали. А тут точки клея есть, а куницы нет…

– Значит, раз дети трогали, к кунице мог прикоснуться кто угодно? А как же ваши дежурные по залу? – заметил Матушкин.

Гупт задиристо уставился на него:

– Вы когда-нибудь в музее работали? Вот экскурсия. Обычно по два класса. Шестьдесят любознательных школьников с желанием тактильных ощущений. Сто двадцать рук, познающих мир. А у дежурной только две руки, – добавил он.

– Надо Михалычу показать, где чучело стояло. Пусть поглядит пальчики, – уступил Матушкин. – Еще что-нибудь пропало?

Маша ответила не сразу, рассеянно глядя на большую амфору, стоящую в углу кабинета. На амфоре было несколько глубоких трещин, замазанных чем-то белым. Должно быть, ее склеивали из многих частей, собираясь, когда она высохнет, прикрыть следы клея лаком.

– Маша! – повторил Матушкин. – Ау! Что-нибудь еще похищено?

– Ах да! Мой смартфон со стола! – громко сказала Маша и опустилась на стол Новицкого, закинув ногу на ногу. Для того чтобы сесть, ей пришлось сдвинуть несколько стеклянных банок и пластиковый контейнер с кусочком растаявшего масла.

Услышав про смартфон, Матушкин с Ушицыным оживились куда больше, чем при упоминании исчезнувшего чучела. Смартфон – серьезная зацепка. Даже если карту вытащат и вставят другую, есть способы его отследить. Опытные воры, пришедшие по наводке за чашей, на смартфон бы не позарились.

– Какой у вас номер телефона? – заторопился Матушкин. – На аппарат остались какие-либо документы? Чек? Коробка с гарантией?