неосторожной фантазии. Ключевое для ее автора положение о противостоянии митрополии и «грекофилов», с одной стороны, и патриотов — с другой, совершенно недоказуемо и объясняется не историческими данными, а своеобразной «грекофобией» исследователя. Можно предполагать, что Константинополь должен был ревниво относиться к возрастающей роли местной церковной среды, относиться несколько высокомерно к рождающейся русской христианской культуре: греки признавали за своей империей монополию на обладание истинным христианством, а в иноземцах-неофитах обычно продолжали видеть «варваров». Но от этой истины до борьбы «партий» в обществе и, прежде всего, в церковной среде — «дистанции огромного размера»… Так что пытаться определить место Нестора в этом химерическом противостоянии — занятие сомнительное и даже бессмысленное. Что же касается антагонизма «простецов» и приверженцев образованности, озабоченных общественным значением обители, то расхождение ценностей и монашеских практик, видимо, действительно было. Логично, что Нестор должен был поддерживать вторую из этих партий. Однако серьезность этого разделения неочевидна. Факты скорее свидетельствуют против глубины конфликта. Показательны противоречия в трактовке ситуации М. Д. Присёлковым. Он одновременно считал Стефана кандидатом от «простецов» и одним из самых образованных печерских иноков и духовным наставником Нестора, от «простецов» далекого.

Почему Стефан был вынужден оставить не только игуменство, но и Печерскую обитель, не очень ясно. М. Д. Присёлков связывал это событие с политической историей. В 1076 году князь Святослав Ярославич, за три года до этого изгнавший из Киева старшего брата Изяслава, скончался от какой-то неудачной хирургической операции («от рѣзанья желве»[115]). К 1076 году, когда к верховной власти пришел после смерти Святослава Всеволод Ярославич, «нужно отнести ‹…› какие-то неловкие или недальновидные шаги — нам ближе неясные — со стороны игумена Печерского монастыря Стефана, которыми он подготовил свое скорое падение. Через полгода вернулся на киевский стол Изяслав ‹…› имя которого неуклонно возносилось в монастырских службах, как старейшего князя. Отражением этой смены князей на киевском столе происходит в Печерском монастыре смена игуменов. Братия изгоняет Стефана и избирает на игуменское кресло великого Никона, старейшего брата, которого так почитал игумен Феодосий»[116]. Историк связывал потерю игуменства Стефаном с его приверженностью Всеволоду: в 1077 году из Польши возвратился старший Ярославич, Изяслав, младший брат Всеволод уступил ему киевский престол. Стефан поплатился как раз за близость к Всеволоду: «То обстоятельство, что игумен Стефан лишен был братией Печерского монастыря не только игуменства, но даже права пребывания в монастыре, с одной стороны, и то, с другой стороны, что он не занял игуменского кресла ни в одном из киевских монастырей, хотя, как мы знаем, за это время освобождалось не одно игуменское место, а построил себе особый монастырь на Клове, в котором пробыл до 1091 г., когда Всеволод, тогда уже киевский князь, поставил его на епископскую кафедру во Владимир, — показывает, что Стефан был извержен из монастыря не за личные промахи и упущения, а за какие-то ошибки в церковно-политическом руководстве Печерским монастырем. Иначе невозможно понять обилие средств в руках монаха общинножитного монастыря, хотя и игумена, достаточных для устроения нового монастыря, как и позднее призвание на епископию. Вероятнее думать, что игумен Стефан, не учтя возможности возвращения в Киев Изяслава, сблизился со Всеволодом, оказавшимся временным политическим владельцем, и тем затруднил положение монастыря при Изяславе, что и сказалось не только в удалении Стефана из обители, но и в невозможности для него, до торжества Всеволода, продвинуться в церковно-иерархических назначениях»[117].

Однако это объяснение основано на одних догадках и вызывает сомнения. Никон, сменивший Стефана в роли печерского игумена, действительно признавал законность власти старшего Ярославича. В 1073 году, когда Святослав при поддержке Всеволода захватил власть в Киеве, лишив Изяслава престола, Никон не только осудил узурпацию власти средним братом (это сделал и игумен Феодосий), но и категорически не признал произошедшее, покинул монастырь, отправившись в далекую Тмутаракань{33}, откуда вернулся только после смерти Святослава. Об этом сообщают и Житие Феодосия, и Киево-Печерский патерик. Но никаких сведений об отношении Стефана к разгоревшейся борьбе за власть и к Всеволоду нет. Если этот печерский настоятель был таким ярым приверженцем Всеволода, то почему младший Ярославич, вновь вокняжившийся в Киеве в 1078 году, после гибели Изяслава, не сместил Изяславова сторонника Никона и не вернул Стефану игуменство, а в волынские епископы возвел последнего только спустя тринадцать лет, в 1091 году? В действительности выбор игумена зависел в конечном счете не от князя, а от монастырской братии, а возведение в епископы совершал митрополит, а не киевский властитель, хотя и в первом, и во втором случае мнение правителя могло приниматься во внимание. Однако интерпретация М. Д. Присёлковым смены игуменов в Печерском монастыре уязвима даже в рамках его логики.

Печерский монастырь со времен Антония и Феодосия, державших себя независимо с князьями, не раз шел наперекор светской власти. Можно ли предполагать, что в 1078 году братия послушно приняла требование Изяслава, даже если тот действительно пожелал, чтобы Стефан ушел, а на его место был избран лояльный Никон? А ведь монахи не просто лишили Стефана настоятельства, но и изгнали его из обители! (Нестор в Житии Феодосия прямо пишет об «изъгнании еже из манастыря преподобьнааго нашего игумена Стефана»[118].) Потеря Стефаном игуменства была связана, видимо, с какими-то распрями в самом монастыре и острым недовольством части иноков. Одно из мнений о причинах совершившегося таково: «Как полагают исследователи, Никон был сторонником нестяжательной политики монастыря, строгой аскетической жизни монахов. Стефан, напротив, занимался приумножением монастырских богатств, активной строительной и торгово-хозяйственной деятельностью. В 1077 г. на киевский стол вернулся Изяслав Ярославич, поддерживавший Никона, что предрешило изгнание Стефана»[119]. Однако могла ли монахов раздражать по крайней мере «строительная деятельность» Стефана, который продолжил в этом отношении деяния Феодосия, завершив возведение грандиозной Успенской церкви? Допустимо и иное предположение: возможно, братия сочла управление Стефана чрезмерно крутым, деспотическим или была недовольна требовательностью в исполнении монастырского устава.

Но, так или иначе, это противостояние не нашло, по-видимому, никакого отражения в сочинениях Нестора: он принял совершившееся как данность, как проявление воли Божией, сохранил теплую и благодарную память о Стефане и почтительно отзывался о Никоне. Единственное возможное исключение — упоминание о лености Никона, не пришедшего на утреннюю службу, в сказании о Матфее Прозорливом, включенном в «Повесть временных лет» под 1074 годом и приписываемом печерской традицией нашему автору. Однако, возможно, и этот текст ему не принадлежит, о чем будет сказано ниже.

Вообще, автору Жития Феодосия Печерского, очевидно, были свойственны неприятие ссор и вражды, примиряющий взгляд на распри и стремление их изгладить. Не случайно «Чтение о Борисе