Проходите, милости просим, — пригласила Ульяна и стала искать места, куда бы посадить пришедших.

Лизка пропустила мужа вперед и, подталкивая его в спину, проплыла за ним к столу. Они по очереди представились Василию, поздоровались за руку.

Чаепитие длилось долго, разговорам и воспоминаниям не было конца.

Гости гремели чашками, шумно разговаривали, перебивая друг друга.

Старик Харламов громко объяснял Лизкиному мужу:

— Ты, брат, в армии воевал, а мы тоже не смирно сидели. В леса ушли, немца со всех сторон уязвляли. И вот он был наш командир. Беспощадным тогда назывался.

— Да я ж про это слыхала! — воскликнула Лизка. — Ей-право, слыхала.

— Слыхала, да не видала! — гордо сказал Гаврила. — Война, скажу вам, бабы, не женское дело. — И окинул взглядом женщин. Те молча держали чашки, с достоинством пили чай.

Ульяна все время не спускала глаз с Василия, замечала, как он переменился, будто на него повеяло целительным ветром.

— Ты еще не видал нашего колхоза, сынок, — с гордостью сказала она Василию. — Я работаю в бригаде Харламыча, а Леня трактористом у нас.

— Ты, брат, непременно наведайся в поле, — радушно пригласил Василия Евсей. — Все хозяйство тебе покажем как на ладони.

— Сделай милость, — сказал Харламыч. — Ради бога!

Настенька украдкой взглянула на просветленное лицо Василия и, не дождавшись, когда он ответит на приглашение Евсея, торопливо вставила:

— А прими́те его в колхоз. Он теперь наш, местный житель.

Люди одобрительно зашумели.

— Да кто же супротив скажет? — горячо кипятился старик Харламыч. — Горло тому перегрызу, который возразит. Слышь, председатель? Командира в колхоз принимать надо.

— Куда же ему от нас? — засмеялся Евсей. — Голосуем единогласно. Теперь будет полноправный с нами.

Чаепитие затянулось. По домам расходились на рассвете.

Выбираясь из тесного сарайчика, где поселился Василий, колхозники останавливались перед развалинами Ульяниного дома, покачивали головами.

— Сколько же домин сожрала проклятущая война. Какие огнем слизала, а какие снарядами снесла, одну пылюку оставила.

И тут Лизавета вспомнила, как во время боя они с Ульяной прибежали на подворье, увидали наших танкистов, которые строили переправу. Какая отчаянная была Ульяна в тот день, прямо как полководец Суворов, честное слово.

— А помнишь, Ульяна, как ты подошла к командиру и сказала: «Ломайте мой дом, берите бревна для переправы. А война кончится, новый построим»?

Об этой истории Лизавета и раньше рассказывала людям. Но Ульяна не любила, когда вспоминали при ней.

— Чего уж там говорить! — махнула рукой Егорьевна. — Что было, быльем поросло.

— Однако доброе дело и вспомнить не худо, — возразил Харламов.

Он затянулся цигаркой, закашлялся, захрипел, засверкал влажными красными глазами.

— Вот оно и пришло, времечко, новый дом строить. Подсобим-ка Ульяне всем миром, ребята?

Он обвел взглядом мужиков, сдвинул шапку на затылок, будто собирался бежать или прыгать через канаву.

— С каждого по бревнышку, а Егорьевне изба. И командиру нашему партизанскому тоже будет хорошее человеческое жилье.

— Оно что же, можно! — сказал кто-то басом.

— Сообща все легко.

— Заслуженное дело.

Мужики обступили Миронова.

— Как думаешь, председатель?

— Моя думка такая же, как и ваша, — твердо сказал Миронов. — Отныне объявляю стройку дома для Ульяны всенародной. Чтобы все до одного работали. Слыхали?

— Чего говорить!

— Хорошее дело!

Все тут же согласились строить Ульяне дом без всякой платы, так сказать, в знак благодарности от общества.

5

На другой день колхозники дружно взялись за топоры и пилы, застучали молотками, зашуршали рубанками. Тесно стало на Ульянином подворье, с веселыми криками и озорными песнями кипела работа от зари до зари. Сверкали на солнце мокрые коричневые спины мужиков, поднимающих бревна под дружный раскат задорного русского крика «Э‑эй, ухнем!». Бойко пританцовывали белые упругие женские ноги, с хлюпаньем и чавканьем месили желтую глину с навозом для обмазки стен. И даже подростки старались изо всех сил, не отставали от взрослых, таскали ведрами воду, подносили горбыли, взбирались на чердак и на крышу. Дом рос как на дрожжах, к концу второй недели намечалось новоселье. Ульяна смотрела на все и радовалась.

На ее глазах, словно диво дивное, не по дням, а по часам вырастал на старом пепелище новый дом, точь-в-точь похожий на тот, в котором когда-то жила Егорьевна со всей своей дружной семьей! Уже был поставлен конек, ложилась последняя доска на крыше, вершился последний венец на печной трубе. Новый дом приветливо манил Ульяну, и она готова была переступить порог.

Но пока стучали молотки и звенели топоры, нежданно-негаданно нагрянула беда.

Прощание

1

Ночью Ульяна внезапно проснулась в тревоге. Услышала тихий стон Василия, встала, зажгла лампу.

Василий метался в постели.

— Тяжко тебе? — наклонилась Ульяна к Василию.

— Сердце, — прошептал он. — Оборвалось, дышать нечем. Воды!

Она метнулась к ведру, зачерпнула кружкой воду, поднесла Василию. Он потянулся губами, но не мог поднять голову и плеснул воду на подушку. Воспаленные глаза сверкнули в полутьме, напугали Ульяну болезненным тревожным блеском.

— Испей, сынок, легче станет, — ласково просила Ульяна, подставляя край кружки к его воспаленным губам.

Василий опять застонал. В своем углу проснулась Зинаида, мгновенно вскочила на ноги и появилась перед Ульяной босая, в длинной белой сорочке, простоволосая. Тревожно кинулась к постели Василия.

— Что с тобой? Господи! Я так и знала, что доведут тебя до беды. Что с тобой, Васенька? Что болит?

— Дышать нечем, воздуху нет, — еле слышно произнес Василий и положил обе ладони на грудь. — Давит, как каменная гора.

Зинаида достала пузырек, накапала лекарства в стакан с водой, дала Василию. Он послушно выпил, облизал посиневшие губы. Закрыл глаза, стал ровнее дышать, наконец затих, кажется, уснул.

Женщины прислушивались к его дыханию, не отходили от больного, не ложились спать.

К утру Василию стало хуже. Зинаида сбегала в поликлинику, позвала врача. Дали другого лекарства, положили теплую грелку к ногам.

— Откройте окно, пустите воздух, — приказал врач.

Окно в сарае было малюсенькое,