Александр усмехнулся, помотал головой.

Вот так вызов! И его конкурентами могут стать весенние дожди.

От этой мысли музыканту неожиданно стало легко и весело. Что ж, пусть ему и не переиграть весенние дожди. Во всяком случае, он попытается купить этот поистине волшебный инструмент.

Даже если у него не хватит гения… все равно!

— Имейте в виду, она способна на это… — усмехнулся Лой.

— Имеешь в виду мой первый рояль? — улыбнулась Гайя. — Я хотела сделать его как будто присыпанным снегом, точно он стоит на вершине огромной горы, а он получился просто белым. И я попросила увезти его в лес. Но, надеюсь, этот рояль ждет счастливая судьба…

3

В фойе филармонии Александр почувствовал вдруг себя рыбой в аквариуме, экзотической рыбой, за которой интересно наблюдать.

Не привыкший быть объектом столь пристального внимания, Александр даже ощутил неловкость.

Такой же рыбой была и Гайя, но, кажется, совсем не чувствовала себя в аквариуме — легко и свободно проплыла из фойе в зрительный зал.

В стоявшей у входа рядом с билетершей дамой в длинном платье цвета масала Александр узнал журналистку, которая приходила к нему в таверну — Виолу.

Она исподтишка с любопытством поглядывала на него и Гайю, не слишком убедительно делая вид, что просто пришла на концерт и ничто кроме музыки ее не волнует в данный момент.

Как бы ни так — такие, как Виола, никуда не приходят просто так.

В своем привычном мире Александр редко сталкивался с журналистами, и, вопреки стереотипам, это были милые вменяемые ребята. Но в том мире он был известен разве что узкому кругу.

Теперь же музыкант начинал понимать, за что эту братию недолюбливают знаменитости — те, кого здесь бурдаланы именуют баловнями звезд.

Виола, появившаяся в зале одной из последних, многозначительно улыбалась. Она-то знала, как делаются сенсации. Достаточно было по секрету сообщить пяти-шести болтливым горожанам, что на одном из концертов Скрипичного будет сам Александр и, возможно, даже не один — и вот вам — пожалуйста.

Будь горожане попроницательнее, они сами бы догадались, что, поскольку у пришельца аллергия на черемуху, рано или поздно он окажется на концерте Скрипичного, ведь никто не играет на скрипке так, как он.

Но умение прослеживать закономерности — свойство эйо и лучших журналистов и, конечно же, Часовщика.

Только эйо и Часовщик не используют этот непризнанный, но важнейший талант в своих интересах в отличие от нее, Виолы.

Ждать, когда случится что-то интересное, иной раз можно вечно, а «Газета» выходит каждый день.

Вокруг Виолы Рерайт увивалось несколько мужчин самых разных мастей, как самцы гиббона вокруг самки в брачный период.

Она же не обращала не них ровным счетом никакого внимания, а, может, делала вид, что не замечает.

На какое-то время музыка заставила горожан забыть об Александре, затмила его неожиданными переходами.

Музыка Скрипичного была настолько самобытной, что Александр даже не знал, с кем из известных ему композиторов он мог бы его сопоставить.

Звуки как будто бросали вызов, как молодой репейник весной, тянущийся к солнцу. Еще немного, и окрепнут колючки, потемнеет, загрубеет нежность листков. Но это потом не наступит, пока в мире есть музыка, способная укрощать время, легкая, немного нервная, она будила воображение, но не уносила его далеко-далеко, а то приземляла, то поднимала, чтобы вновь вернуть на землю.

— Браво! Браво! — закричал Александр и встал, аплодируя.

— Браво! Браво! — подхватили горожане, вскочив следом за ним со своих мест.

Суетливый и нескладный, похожий на огромного кузнечика Скрипичный раскланялся, светясь, как мыльный пузырь на солнце.

— Давно у нас не было такого аншлага, — шепнула на ухо Александру Гайя.

Когда аплодисменты стихли, наконец, Скрипичный подошел к микрофону.

— Спасибо, очень тронут вашим вниманием. А теперь я буду рад ответить на вопросы зрителей, — благосклонно сказал Скрипичный.

На сцену быстрыми шагами направилась женщина.

— Позвольте… — так же решительно взяла у мэтра микрофон и вдруг обратилась не к скрипачу, а к другому музыканту и к зрителям:

— Наверное, все заметили, — сказала она, что сегодня в зале присутствует еще один виртуоз, который, как донесло до нас Горное Эхо, еще и великий композитор, а не только прекрасный музыкант.

— Что вы? — смутился Александр, — это не я, а (вы правы!) великие композиторы — те, чью музыку донесло до вас Горное эхо, но я, действительно, могу ее при случае исполнить для вас.

— Сейчас! Сейчас! Этот случай — сейчас! — наперебой закричали горожане, к замешательству и неудобству Скрипичного, неловко пятившегося в глубь сцены.

— Значит, вы и есть тот самый пришелец Александр, о котором только все и говорят в последнее время? — спросила та же зрительница.

— Видимо, да, — привстал Александр.

— И вы музыкант? Вы состоите в братстве композиторов? Где можно услышать вашу музыку? Вы сыграете сегодня для нас? — спрашивали зрители наперебой.

Скрипичный нервно постучал пальцами по верхней крышке рояля и обратился к Александру:

Даже не мечтайте вступить в братство композиторов! Ваш предел — играть для бурдаланов!

— Я не мечтаю даже о всенародной любви, — выдержав многозначительную паузу, Александр добавил. — Потому что она у меня есть! А без искусства раздувания щек, которому, видимо, учат в вашем братстве, я, пожалуй, как-нибудь обойдусь.

— Не скромничайте, — злорадно расхохотался Скрипичный. — Вы прекрасно освоили его. Музыкант, который играет по вечерам в таверне! Не удивлюсь, если скоро таковой начнет давать концерты в Низине!

— Сначала я сыграю здесь и сейчас!

К немалому восторгу зрителей, Александр поднялся на сцену.

— Я сыграю вам «24-й каприс» Паганини. Он, кстати, был скрипачом, — объявил Александр и обернувшись к Скрипичному, спросил с вызовом, точно бросал ему в лицо перчатку. — Может, маэстро подыграет нам на скрипке?

Зал встретил предложение овацией, а маэстро презрительной гримасой.

— Да вам только в цирке играть! На арене, — злобно вскричал Скрипичный, воинственно отступая за кулисы и уступая место другому музыканту.

Одно беспокоило Александра: как будет звучать он в компании Скрипичного, которого, видимо, по праву, все считают великим.

Александр играл вдохновенно, как никогда прежде, не обращая внимания на продолжавшиеся выкрики Скрипчного, утонувшие в прекрасной музыке.

— Еще! Еще! — неистовствовал зал.

— «Лунная соната», Бетховен, — объявил Александр, и пальцы его снова вступили в лирический сговор с роялем.

— А теперь свое, свое! Свою музыку! — требовал зал. И хоть в нем не было бурдаланов, казалось, еще немного, и зрители настойчиво затопочут, совсем как жители Низины.

Горожан можно понять. Они считают, его музыка, Александра Голдина, так же прекрасна, как Пагинини, как Бетховен, но он всего лишь Голдин. Александр. Даже до Скрипичного, хоть тот и