Марина снова сдала. Лиля заглянула в карты.

— Ну влюбилась ты в идиота, — продолжила она снисходительно, — с кем не бывает. Еще. Я тоже как-то раз с одним целых два месяца проваландалась. Врач был по профессии, ухогорлонос… На дому чеканкой занимался. Еще. Еще. Хватит, себе. Так его эту чеканку хоть сотрудники иногда покупали, в поликлинике.

— Очко, — сказала Марина.

Лиля проверила. Она со вздохом бросила карты и снова достала деньги.

— Не везет мне сегодня, — сказала она, — но ты меня тоже пойми, Маринка, ты ведь мне уже три месяца за квартиру-то не платишь… Я ведь это не потому что там что-то там такое, просто мне ведь тоже деньги нужны, сама подумай.

— Он не идиот, — сказала Марина.

— А кто он тогда? — рассеянно спросила Лиля, заводя глаза к потолку. — На, на, на… — пропела она, повеселев. — Себе. Кто он, скажи на милость?

— Он? — Марина задумалась, снимая карты с колоды.

— Другое дело, — не дожидаясь ответа, рассуждала Лиля, — зачем было ребенка от него заводить? Это же серьезнейшее дело.

Марина посмотрела на переливающийся атласный холм, там, где под одеялом вздувался ее девятимесячный живот. Она собиралась на следующей неделе родить. При всем желании она не смогла бы объяснить Лиле, зачем было заводить от Темы ребенка. Мало того, она самой себе не смогла бы этого объяснить. Вошел он к ней, и зачала она, и понесла, и должна была на девятый месяц родить. И собирались они назвать ребенка библейским именем Иосиф в честь великого русского поэта Иосифа Бродского. И собирались они еще неделю тому назад жить долго и счастливо и умереть одновременно в один день, вместе с Кореянкой Хо и Антоном где-нибудь в середине четвертого тысячелетия.

Марина сдала себе карты.

— Вот ты мне честно скажи, — сказала Лиля — он тебе хоть раз в жизни деньги давал?

Марина заулыбалась.

— Было дело, — она вытащила последнюю карту, — мы только познакомились. На дискотеке. Облава была. Он меня попросил тогда двести долларов спрятать в трусы и пакет с кокаином. Там граммов двадцать было, если не больше.

— В-общем, я не знаю… — сказала Лиля, пропуская маринин рассказ и торжествующе разворачивая карты одну за другой. — Очко. Я еще подожду, конечно. Недели две, не больше. А потом ищи себе богатого покровителя.

Она непринужденно бросила карты на кровать.

— У меня тоже, — сказала Марина. — Я в душ пошла.

— Подожди, — сказала расстроенная Лиля, складывая при помощи украшенного колечком указательного пальца королей с валетами и тузами, — я уже час как в туалет хочу — и не иду. Почему? Непонятно. Почему люди никогда не делают то, чего им по-настоящему хочется? Не замечала? Никогда.

— Иди, — сказала Марина, — только быстрее, мне в прокат еще надо успеть. Там бумага, кажется, кончилась.

— У меня салфетки с собой, — деловито ответила Лиля.

Она вышла из комнаты. Марина откинула одеяло, опустила ноги в огромные тигровые тапочки и натянула на себя махровый халат, украденный в позапрошлом году в одной из лучших гостиниц города. Рядом с кроватью были стопкой сложены альбомы по искусству: два месяца назад, когда у нее заканчивался токсикоз, Марина всерьез собиралась стать искусствоведом. На книгах стоял стакан с молоком. Марина понюхала молоко и поставила стакан обратно.

— Ну, что? — негромко спросила Кореянка Хо, — опять выиграла?

— А что я могу поделать? — отозвалась Марина вполголоса, — она абсолютно неспособна стратегически мыслить. А мне везет, как всегда.

— Она тебя выгонит, Маринка, — тревожно сказала Кореянка Хо, — если ты ей хотя бы пару раз не проиграешь как следует. И меня вместе с тобой, — печально добавила она.

— Не выгонит, — сказала Марина, аккуратно снимая пластырь перед зеркалом, — мы же с ней друзья. Кто еще ей расскажет, что Дизель — это модная фирма, а не паровоз?

Марина вышла на кухню. Она взяла с полки небольшой цветастый пакетик, на котором единственное слово, написанное крупными слоеными буквами, сопровождалось четырьмя надувными восклицательными знаками, оторвала у пакетика предусмотрительно обозначенный пунктиром уголок и высыпала беловато-розовый кристаллический порошок в стеклянную банку. Из старомодного пластмассового кувшина она налила в банку воды и помешала подвернувшимся под руку ножом. Порошок, растворяясь, медленно завился вместе с пузырьками в изящную колеблющуюся воронку, вокруг которой лениво расплывалось облако цвета бриллиантовой зелени. Марина сначала облизала мокрый нож, потом отпила из банки, потом налила немного питья в стакан и вернулась в комнату.

— Хочешь «Фрукто» немножко? — спросила она Кореянку Хо.

— Желтого или голубого? — спросила Кореянка Хо, не открывая глаз.

— Киви.

— Нет, спасибо, — негромко ответила Кореянка Хо. — Киви аналитические способности стимулирует. Мне сейчас сосредоточиться нужно. Я бы желтого сейчас попила. Как его? Дынного…

За последние три месяца Кореянка Хо испытала несколько серьезных культурных потрясений — прочитала всего Борхеса, к примеру, и кое-что — Берроуза и посмотрела на авангардистском фестивале восемь фильмов японского альтернативного режиссера Хаджимото подряд. После этого она, в приступе спонтанной креативности, разработала собственную теорию правильного питания. Согласно этой теории, желтая еда способствовала самоуглублению, а голубая — самосовершенствованию и определенности жизненных установок. С некоторых пор Кореянка Хо, как настоящий ученый, мужественно ела маслины с ежевичным джемом и яичницу с лимонами и пастилой и готовила себе отдельно.

— Желтый кончился, — сказала Марина и допила изумрудную жидкость, — вчера еще.

— Окей, — сказала Кореянка Хо, покорно следуя предначертанию. — Ом.

Лиля вышла из ванной, и Марина отправилась в душ.

Она открыла воду и задумалась, намыливая голову. Теплая пена потекла по плечам. Выдавливая на ладонь янтарную каплю пахучего тропического ополаскивателя, Марина пришла к выводу, что с уходом Темы из их совместной жизни пропал баланс сил.

Она представила себе знакомую со школы схему, прозрачный параллелепипед с категорическими стрелочками векторов и голубоватыми абстрактными шариками тел. Тело Марина, тело Тема, тело Кореянка Хо. После его ухода она испытывала некоторое беспокойство и, следуя подробным рекомендациям, вычитанным в переводной американской книжке по психологии, найденной недавно Кореянкой Хо в метро, всегда пыталась торопливо рационализировать свои довольно неопределенные чувства.

Кореянка Хо искренне считала Тему идеальным человеком. Во-первых, он был последовательный, самозабвенный, бессовестный бездельник. Он мог проспать подряд трое суток и никогда не знал, который час. Во-вторых, он не был и не старался быть занимательным человеком и не был и не старался быть остроумным. Он мог два с половиной часа подряд рассказывать содержание какого-нибудь однообразного голливудского триллера. Он никогда никого не стеснялся до тех пор, пока не начал писать стихи. С этого момента он уже что-то потерял в глазах Кореянки Хо. Когда Тема ушел, Кореянка Хо перестала боксировать по утрам с тенью на кухне и почти перестала красть в магазинах, потому что Тема ненавидел магазинное воровство, считая его не столько средством к существованию, сколько проявлением шаблонного мелкобуржуазного авантюризма. Она неожиданно забросила свое любимое Нинтендо и взяла обыкновение лежать по четыре часа на кровати, рассеянно глядя в потолок, хотя у нее потом, в отличие от Темы, всегда голова болела. Сначала сахар, потом пена для ванн, потом «Фрукто», резиновые черви и «Чупа-Чупс», потом чай, кофе, модная музыка и туалетная бумага — то одно стало исчезать в хозяйстве, то другое. Марина, утомленная безрезультатным самоанализом, беременностью и воспоминаниями о счастливом прошлом тоже практически перестала участвовать в круговороте сансары и отдалась на волю провидения.