— Я не знаю, как благодарить вас, тетя Дуся! — Мара бросилась к ней и, крепко обняв, расцеловала. — Вы меня спасли. Никогда не забуду. Я ваша должница на всю оставшуюся жизнь!

— Не нужно мне должников, милая. Я так рада помочь тебе. Не знаю, почему мне так небезразлично все, что тебя касается… — Евдокия Ивановна поцеловала Мару в ответ. — Ты мне — как внучка, честное слово.

— Для бабушки вы слишком молоды.

— Вот и я дождалась комплиментов, — засмеялась Евдокия Ивановна. — Тогда как дочка. Ну что? Давай праздновать! Сейчас приготовим такой плов!

Мара не ходила. Она летала. Быстро перемеряв подарки, она не узнавала себя: как идет ей этот свитер и как стройнят брюки. Она кажется еще выше, но почему-то теперь Мара была уверена, что это ее не портит. Евдокия Ивановна не могла на нее наглядеться.

— Красивая ты, Мара, такая красивая, что дух захватывает. — И тут же решила предостеречь: — Смотри, девка, у мужиков на такое богатство глаз тоже наметан. Не доверяйся первому впечатлению. В городе проходимцев хватает, а ресторан — тема особая. Здесь обещания и комплименты щедро раздаются. Держи себя на высоте.

— Не переживайте, тетя Дуся, — горячо заверила ее Мара. — Я вас не подведу. Все будет хорошо.

Они провели удивительный вечер за необычайно вкусным пловом со свининой и специями, запахов которых Мара раньше не знала. Быстро приготовленная шарлотка с яблоками и корицей, ароматный чай довершили праздничный стол. А потом они долго смотрели телевизор. Для Мары это было настоящим откровением — цветной телевизор, десятки программ, столько фильмов! Это был еще один плюс городской жизни. Здесь к этому привыкли, воспринимали как должное, а вот Мара смаковала и необычайно ценила полученную возможность воспользоваться плодами развития человеческой цивилизации.

— Я научу тебя всему, что сама знаю. — Евдокия Ивановна была счастлива, что, наконец, нашлось применение ее опыту, ее жизненным наблюдениям. Теперь снова есть смысл просыпаться каждое утро, зарабатывать деньги, ходить на рынок, чтобы побаловать себя и Мару чем-то вкусным. Эта рыжеволосая красавица с сияющими сияющими глазами открыла новый этап в жизни одинокой женщины. И то тепло, которое она чувствовала в ответ, согревало ее, возвращало молодость, дарило незабываемые минуты счастья. У Евдокии Ивановны, как и у Мары, началась необыкновенно плодотворная полоса. Ощущение счастья от того, что ты делаешь доброе дело, причем совершенно искренне, по велению сердца, придавало Евдокии Ивановне энергии, значимости, удовлетворения. Не только она сама, но и со стороны замечали, как она посвежела, помолодела, как озорно сверкали ее глаза, скользко в них было радости жизни.

Ощущения были обоюдными. Мара тоже просыпалась каждое утро счастливой. Прошлое осталось позади. Вспоминать о нем не хотелось. И уже через месяц Мара поняла, что городская жизнь постепенно высвобождает ей местечко. Она попросту не смогла противостоять стараниям тети Дуси, желанию Мары закрепиться, выжить. То, какое участие принимала в ее судьбе эта удивительная женщина, казалось Маре самой большой удачей, которая только могла выпасть на ее долю. Первое время Мара просыпалась по ночам, садилась на мягкой чистой постели и вслушивалась в окружающую тишину, в ровное дыхание Евдокии Ивановны. Это состояние покоя, благополучия казалось девушке сном. Потирая глаза, она убеждалась, что все происходило наяву, и долго еще сидела улыбаясь. Это было невероятное ощущение, когда ты живешь и ждешь от будущего только хорошего.

Евдокия Ивановна делала все, чтобы Мара поскорее вписалась в новую жизнь. То, что благодаря ее стараниям девушка имела возможность работать, гарантировало заработок, ставило их на одну ступень. Для Мары было важно вносить свой вклад в их теперь общий доход. Она сразу сказала об этом, испытывая гордость от того, что ей тоже нужно по утрам рано вставать, собираться и ехать на работу.

— Я не смогу просто сидеть на вашей шее. Это невозможно. Я привыкла трудиться и готова делать что угодно! Я ведь многое умею.

С улыбкой слушала ее Евдокия Ивановна. Наивная девочка не понимала, что найти работу в городе без прописки практически невозможно. И только в память о прошлых заслугах, в знак уважения хозяйка ресторана согласилась взять Мару посудомойкой. Евдокия Ивановна не боялась, что Мара откажется. Она действительно была готова на любую работу, трудности ее не пугали. По сравнению с тем, как она жила в поселке, самая тяжелая работа показалась бы Маре благом. Это Евдокия Ивановна сразу поняла. Что такое физическая усталость? Поспал — и снова восстановились силы, а вот моральные страдания, которых в жизни Мары было уже предостаточно, отнимали гораздо больше энергии, восстановить которую было крайне тяжело. Потому Евдокия Ивановна не переживала, что Мару отпугнет нелегкий труд на кухне. Лиха беда начало, а там видно будет. Хозяйка заметит, что девушка красивая, молодая, бог даст, возьмет да и подыщет ей местечко потеплее. Евдокия Ивановна была уверена, что долго на кухне Мара не задержится.

Работа у Мары действительно оказалась не из легких, но дни все равно пролетали быстро, не оставляя ощущения непосильного бремени, неудовлетворенности. Ее напарница, Надежда Васильевна, женщина с маленькими, глубоко посаженными глазами, в которых застыло выражение недоверия ко всему свету, поначалу настороженно приняла новую сотрудницу.

— Протеже, понимаешь, — ворчала она, когда Мара нечаянно разбила тарелку, пару бокалов. — Руки-крюки.

Но уже через неделю Надежда Васильевна сменила гнев на милость. Трудолюбие и улыбчивость Мары растопили лед. Вскоре напарница уже с удовольствием рассказывала Маре о своей нелегкой судьбе, жаловалась на то, как несправедливо обошлась она с ней.

— И что я имею, подходя к своим пятидесяти с оч-чень большим хвостиком? — прикуривая очередную сигарету, вопрошала Надежда Васильевна. Мара была единственной, кто еще не знал о ней ничего. — Пучок седых волос, крашенных хной, вставные зубы, лицо, изборожденное морщинами, как плугом. И кому я нужна? Муж — алкаш, сын — картежник, невестка два года назад померла от сердечного приступа. Представляешь, мой, гнида, каждый день домой приползает, мороз, жара — все ему нипочем, а тут врачи сказали, что сердце не вынесло резкого перепада давления. Ни хрена они, медики, не знают. Может, и погода виновата, допустим. Но главное — душа, а она у нее болела, сердечной, так болела…

Надежда Васильевна резко потушила сигарету, всхлипнула и, убедившись, что Мара ее слушает, продолжала:

— Единственный ребенок извел, наизнанку вывернул… Разве ж сердце материнское такое выдержит? Школу еще не окончил, а весь в золотых цепях ходит, разъезжает на диковинных машинах, и одному Богу известно, как он все это приобрел! Пошли слухи, что он в банде… Вот тогда-то она и… Мать со свету сжил, меня знать не желает. Ну вот скажи, в чем тогда смысл? Зачем было рожать, растить, ночи не спать, слезы лить?

— Не знаю, я об этом еще не думала. Но дети — это всегда хорошо, — вспоминая, как радовалась мама рождению Миши, задумчиво ответила Мара. — Хорошо. Только бы здоровыми росли, долго жили… Мне кажется, это самое страшное, что может произойти в жизни, — пережить своих детей.