* * *

К началу марта 1940 года, то есть раньше сроков, определенных Наркоматом машиностроения, на сборке находились четыре новых танка новой партии, а два из них успели пройти не только заводские полигонные испытания с их стокилометровым пробегом, но и накопить дополнительную тысячу километров пробега на каждый танк из тех двух тысяч, которые требовала инструкция сверх заводского пробега.

Танкостроителей заставила спешить Советско-финская война, получившая название «Зимняя война» и шедшая с 30 ноября 1939 года по 12 марта 1940 года. С Карельского перешейка на завод прибывали для капитального ремонта «бетушки». И конструкторам, и рабочим горько было видеть их искалеченными. Страшно было сознавать, что в их машинах гибли советские танкисты.

Кошкин хорошо представлял себе сложность зимних боев на Севере. Он воевал в гражданскую войну на Архангельском фронте, а когда работал в Ленинграде, не раз бывал на государственной границе, проходившей в тридцати двух километрах от города. Он знал крутые холмы, густые леса, глубокие снега, незамерзающие озёра и болота перешейка. И он очень переживал – каково там танкистам на лёгких машинах с узкими гусеницами…

Михаил Ильич просто физически страдал из-за того, что никак не смог убедить Наркомат отказаться от выпуска слабых тонкобронных БТ. Ему думалось: «Вот взялись бы в 1937 году так же дружно, как в последний год, и новые танки были бы в армии к декабрю – к началу войны с белофиннами. Мощные, с противоснарядной броней, на широких гусеницах, они раздавили бы укрепления линии Маннергейма из бетона и железа».

Но не получилось. К сожалению, в жизни часто всё происходит не так, как нам хочется. И теперь танкостроители работали по две смены подряд, без выходных дней, чтобы максимум за месяц завершить производство и подтвердить, что «тридцатьчетвёрки» готовы к боям.

В итоге, чтобы доказать свою правоту, Кошкин решился на выпуск нескольких опытных «тридцатьчетвёрок», у которых гусеничный ход с пятью опорными катками позволил увеличить по сравнению с А-20 и А-32 боевую массу примерно на 10 тонн, а толщину брони поднять с 20 до 40–45 миллиметров. К заслугам Кошкина можно отнести и безошибочный выбор типа двигателя – именно он отстоял необходимость использования дизеля В-2.

И вдруг на завод пришло сообщение: в Москве состоится правительственный смотр новейших отечественных танков.

К тому времени сборка двух А-34, которые уже очень скоро станут называться Т-34, только-только завершилась, бронемашины уже ездили своим ходом, у них работали все механизмы, но главное – ещё не был наработан необходимый пробег. Согласно нормативам тех лет, пробег допущенных к показу и испытаниям танков должен был составлять более двух тысяч километров[26].

Новость о смотре в Москве сильно взволновала Кошкина: «На смотре отберут лучшие образцы. А «тридцатьчетвёрки» что? Останутся в обозе?..»

Дирекция мгновенно запросила у наркома тяжелого машиностроения СССР Вячеслава Александровича Малышева и командарма Кулика разрешение на погрузку и отправку на смотр двух танков, прошедших испытания.

На следующее утро поступил положительный ответ товарища Малышева. Надеясь, что и Кулик примет аналогичное решение, директор танкового завода № 183 в Харькове Юрий Евгеньевич Максарёв направил отряд заводской охраны и свободных от вахты пожарников расчищать подъездные пути. Вскоре к ним на помощь прибыла молодежь, закончившая первую смену. Её привел лично Михаил Ильич Кошкин.

Работа убыстрилась, и вот с наступлением темноты была расчищена почти вся заводская железнодорожная ветка. И тут прикатил на дрезине порученец директора: товарищу Кошкину следует немедленно возвратиться на завод.

– Что такое?.. – Михаил Ильич ввалился в директорский кабинет.

– Читай… – Максарёв протянул телеграмму Кулика:

– Короче, отменяй погрузку, Михаил Ильич.

Скуластое лицо Кошкина вытянулось.

– Не расстраивайся, Миша, – попытался успокоить его Максарёв, – запрет-то ненадолго… Месяца через два повезёшь всю установочную партию.

– Не месяцы – годы потеряем! Срочно звони командарму! Возможно, военпреды не доложили, что два танка отлично выдержали заводские испытания. Скажи: новый танк, не допущенный к смотру, не участвовавший в войне, – это позор и…

Он не докончил начатую фразу и от возмущения аж закашлялся. Максарёв встал, подошел к Кошкину, усадил его на стул и сел рядом.

– Послушай, ты должен меня правильно понять. Я только что разговаривал с Куликом. Причина его отказа веская: неполный пробег машин в счёт армейских испытаний.

– Понятно… То есть это недоверие к нашим новым танкам? Или ко мне лично?

– А чего ты ждал? Доверие само по себе не рождается. В нашем деле его на гусеницы наматывать нужно, километр за километром, как положено по инструкции. А у нас нужного километража нет. Не накручивать же спидометр, как тут уже предлагали некоторые.

– Нет, это никак нельзя…

– Мы же понимаем, Михаил Ильич, что танки, как бы грозно они ни выглядели, на самом деле очень нежные машины.

– Понимаем…

– У них очень мал моторесурс, их тяжело нагруженные механизмы быстро выходят из строя. А я всегда говорил, что без положенных испытаний танки к смотру не допустят. И Григорию Ивановичу я доложил, что ты наездил тысячу километров на каждую машину… А он всё гнёт своё: это мало, и пока не имеется положенных километров на каждый танк, считайте, что их, этих танков, и вообще на свете нет…

– И в общем-то тут ничего и не возразишь…

– Ну, правда же. Разве может заместитель наркома по вооружению не обращать внимание на разработанные наркоматом требования? На свои же требования?

– Не может…

– Вот и я о том же. Армейские испытания – это закон, и через него не перепрыгнешь. И ещё скажу тебе, Михаил Ильич: запрет командарма обернётся для нас меньшими потерями, чем разрешение на погрузку и отправку машин сейчас.

– Ну уж, это ты хватил, Юрий Евгеньевич! – отмахнулся Кошкин.

– А ты представь себе ситуацию: привёз ты в Москву танки, а завтра-послезавтра смотр. Думаешь, никто не докопается, что машины наездили лишь часть требуемого пробега? Скандал будет – не отмоемся!

– Есть такое дело…