Она соглашалась с адвокатом Писториусом, что опасность есть опасность, что ее следовало избежать любой ценой, да только уродство — это уродство.

— Косолапый! — жаловалась она на званых чаепитиях. — Он является, как плохие новости, хромает по деревянным полам, из кладовки в кухню, потом в столовую.

А летом дьявольская метка пылала, как горящие угли. Слуги высказывают предположение, дрожа, пожаловалась она однажды пастору, что красная метка подожжет подушку итальянца, и весь дом сгорит. Возможно ли такое? — спрашивала она пастора.

Тем временем из обрывков разговоров других итальянцев стало ясно, что переводчик все переврал; вдобавок ко всему прочему, юный Лоренцо Пощечина Дьявола был вовсе не поваром, а плотником. А его отец на самом деле был бедствующим бродячим торговцем. Историю о священнике, вдове и живописном ресторане в окрестностях Ponte Vecchio переводчик сочинил, чтобы осчастливить публику.

А может быть, таким образом переводчик отомстил стране и людям, которые так и не приняли его за все те годы, что он жил иностранцем в Кейптауне, и которые за все те годы, что ждали его впереди в Йерсоненде, не дали ему возможности почувствовать себя одним из них. Потому что он тоже остался здесь. Когда всех молодых людей распределили по семьям и пустой поезд готовился к отправке, переводчик решил, что ему не хочется возвращаться в Кейптаун, наводненный правительственными буянами-солдатами, и что он теперь свободен от всех обязательств.

Он осматривался, разглядывал деревья, гору и равнины. Есть ли здесь место, чтобы остаться? — спрашивал он. Ему сказали, что спать он может наверху, в старом Дростди. Так он и начал работать на генерала Тальяарда, охотника за сокровищами, владельца старого Дростди, а в последующие годы принял участие в золотоискательских экспедициях, которыми генерал оттуда и дирижировал.

Накушавшись досыта поисками золота и сокровищ, он открыл паб и назвал его «Смотри Глубже»; после им управляли его сыновья и внуки. В этой самой пивной Джонти Джек имел обыкновение подробно излагать историю Спотыкающегося Водяного.

По прихоти судьбы единственным йерсонендцем, сделавшим удачный выбор, когда прибыли молодые итальянцы, оказался Карел Берг. Поскольку Немой Итальяшка ничего не слышал и не говорил, ему пришлось изыскивать другие способы объяснять йерсонендцам, каким ремеслом он владеет. Когда все поднялись на платформу и выстроились перед членом магистрата и собравшимися там людьми, он поднял камень. Это был овальный кусок бурого железняка, который, должно быть, валялся там долгие годы, и о него спотыкалось множество ног.

Он поднял камень над головой. Писториус и Лоренцо Пощечина Дьявола только что ушли, наступила очередь Карела выбирать себе работника. Его взгляд тут же остановился на парне с камнем. Господи, подумал он, не может такого быть. Неужели это просто совпадение? И все-таки он объяснил через переводчика, что ему необходим человек, который умеет работать с камнем и другими природными материалами; может, тут есть кто-нибудь, умеющий рубить мрамор или помогавший при строительстве какого-нибудь собора?

— Кто-нибудь, — поэтично объяснял Большой Карел, — с сердцем, расположенным к воде, и с каменной волей.

И, не обращая внимания на лес рук, вскинутых в воздух, Большой Карел позвал Марио Сальвиати:

— Вот ты.

Переводчик повторил то же самое по-итальянски, но Немой Итальяшка и ухом не повел, и Большой Карел поначалу испугался, что он — идиот. Но другие молодые люди начали показывать на свои рты и уши и трясти головами, и он понял. Большой Карел обратил внимание, что Немой Итальяшка ростом ниже, чем он сам, что грудь у него объемная, а сложения тот такого же крепкого, как он сам, а то и крепче.

Большой Карел увидел кисти рук, слишком крупные для самих рук; увидел, что ступни итальянца слегка вывернуты наружу, словно он готов поднять что-то тяжелое.

В свою очередь, Марио Сальвиати увидел крупного мужчину, коричневого мужчину, как ему показалось в первый момент, но потом он подумал — может, это индеец? А под конец решил, что этот человек в шляпе, цветисто жестикулирующий, просто проводит очень много времени на солнце. Он белый, да, думал Марио, и он очень важный человек. И деньги у него есть: только взгляните на его золотые часы и дорогую куртку, на ботинки ручной работы и кожаный ремень. И стоит он отдельно от других фермеров. Интересно, гадал Немой Итальяшка, он настолько выше всех или они просто выгнали его?

Большой Карел подошел к Немому Итальяшке, взял у него из рук камень, рубящим движением провел по нему ребром ладони и вопросительно взглянул на мужчину перед собой. Немой Итальяшка ощутил, как вокруг них сгущается тишина — даже на скамьях и среди молодых фермеров. Он церемонно взял камень из рук Большого Карела и исконно итальянским жестом драматично поднес камень к губам и поцеловал.

Этим же вечером ошибки подвыпившего переводчика стали очевидны во многих домах. Домашние хозяйки тыкали пальцем в подставки для специй и страстно вскрикивали:

— Спагетти! Спагетти!

А молодые люди беспомощно пожимали плечами.

Портной склонился над автомобильным двигателем и начал чесать в затылке.

И только Большой Карел и Немой Итальяшка умиротворенно сидели рядом и созерцали друг друга, зная, что их понимание было контрактом, высеченным в камне; понимание достоверности и долговечности. Строительство канала стремительной воды, согласно непреложному Закону Бернулли, могло начинаться.

13

Да, думала Бабуля Сиела Педи, стоя на краю платформы и глядя на все происходящее, да, слава Богу, мы не всегда знаем, какая часть нашей горестной истории уже завершилась, а какая еще ожидает нас.

Именно в таких случаях — когда ты просто чувствовал, что события, разворачивающиеся сейчас, будут иметь значительные последствия в будущем — Бабуля Сиела понимала, что не в силах нести бремя своих несчастий; когда ее одолевали воспоминания, воспоминания о долгом путешествии на быке, впряженном в черную повозку, перевозившую золото, и она сокрушалась о прошедших годах и сетовала на бессердечность судьбы, на жестокую руку войны.

— Я думала, что это будет последняя война, — бормотала она, — когда англичане поставили буров на колени. Я думала, все кончилось, и нас ожидают лишь мирные годы. А теперь все началось сначала, и вот она снова здесь, и людей, как скотину, посылают в места, где им вовсе не хочется находиться, в точности, как меня, когда папаша адвоката Писториуса похитил меня из моего дома, этот фельдкорнет с рыжей бородой и сверкающими синими глазами.

— Вы только посмотрите, как храбро ведут себя эти молодые люди: гордая осанка и рукопожатие, да еще и глазки строят молоденьким женщинам на платформе. Но я, Сиела Педи, женщина, приехавшая в Йерсоненд верхом на быке, вижу по их глазам, что они на самом деле чувствуют.

Она смотрела на мрачные утесы Горы Немыслимой и не знала, что капитан Гёрд — человек, о котором она слышала в 1902 году, когда приехала сюда с повозкой золота, сидит на другой стороне платформы и рисует: капитан Гёрд, охотник и художник, путешественник, контрабандист, поклонник женщин кои; художник, чьи рисунки покупали аристократы и короли, сидит у дальнего конца пыхтящего паровоза, возле выстроившихся в ряд красных пожарных ведер. Его пальцы заляпаны краской, как радугой. Он сидит на трехногой табуретке. Перед ним установлен раскладной стол. За его спиной, скрестив руки на груди, стоит его проводник, Рогатка Ксэм, с пером на шляпе и таким выражением лица, словно он уже сказал, что с него довольно, нервы его на пределе и он не сможет больше мириться с буйными выходками капитана.