такую ерунду, понимаешь, не могут, потому что там не дураки сидят, — сказал он с жаром, но, вспомнив слова фотокорреспондента, притих. — Неужели и там гонятся только за показухой?! Ты думаешь, и портрет Кочкулы напечатают?

— А почему бы и нет! — ответила Джахан, все еще недоумевая.

— Ну и потеха же будет. Представляю Кочкулы на газетной странице и обязательно в обнимку с коровой, — Еди явно ехидничал. — Ладно, так тому и быть, пиши. Ты только смотри, пиши от имени первого лица, то бишь от Кочкулы. Итак, диктую: «Я по сравнению со своими сверстниками обладаю одной особенностью. Интерес к молоку появился у меня очень рано, точнее с самых первых секунд своего появления на свет. Если обычные дети просто кричали во все горло без всякого здравого смысла, я уже членораздельно произносил «мо-ло-ко, мо-ло-ка мне, мо-ло-ка», поэтому я раньше любого ребенка получал молоко. И мой интерес к молоку с тех пор неослабно растет.

— Хватит разыгрывать комедию, Еди, — сказала Джахан улыбнувшись, но Еди уже не мог остановиться:

— Если говорить по правде, дорогие читатели, я и сделался таким, каким я есть, именно благодаря молоку. И считаю вполне естественным тот факт, что я еще в детском саду знал совершенно определенно, что моя судьба — быть дояром. Добиваться изобилия молока — мое истинное призвание…

— Ну и болтун же ты, Еди, — рассмеялась и Джахан.

— Нет, я не болтун, Джахан, я изрекаю истину, — Еди вдруг перешел на серьезный тон. — Тебе-то что, напиши, если им самим не стыдно, только добавь еще: «В будущем я обучу и своих сыновей профессии дояра». А потом, описывая доблестный труд Кочкулы, можно привести такие слова: «Корова — совершенно несознательное животное, не хочет понять веяние времени, не желает подпускать к себе мужчину. Шарахается, как от какой-нибудь нечистой силы. Я в этом убедился на личном опыте… Поэтому ради дела необходимо надеть на голову косыночку, желательно красного цвета. Правда, некоторые парни по своему недомыслию считают, что это постыдное дело. Нет, дорогие читатели, здесь не должно быть никакого стыда. И пусть некоторые товарищи зарубят себе на носу, что у нас мужчины и женщины равноправны во всем. Между мужчиной и женщиной никакой разницы не должно быть, и пора бы каждому это давно уяснить. Во-вторых, садясь под корову, нужно петь песню, любую, лишь бы женским голосом. И не забывайте, товарищи мужчины, что ведро вешается не на грудь, и при доении должно находиться между коленями. Прежде чем притронуться к вымени, не забудьте смочить кончики пальцев теплой водой…

Джахан развеселило красноречие Еди, и она, забыв о неприятном дневном разговоре, смеялась до слез.

— Никогда не думала, Еди, что ты такой хохмач, — сказала она, продолжая смеяться. — Только прошу тебя остановись, а то у меня кишки лопнут.

— Нет, на самом деле, просто зло берет, когда такой верзила, как Кочкулы, доит корову, а его жена худенькая, как тростиночка, идет с лопатой через плечо на колхозное поле. Гляди, вот-вот переломится под тяжестью лопаты. Разве это порядок?! Разве это пример для подражания?!

— А ты попробуй разубеди в этом Овеза. Мы сегодня с самого утра об этом только и говорили, только его не переспоришь. Говорит, что я против новаторства.

— Ты мне скажи, Джахан, вот что. Допустим завтра Кошек бросит руль и пойдет в дояры, так вышла бы ты за него?

— Ну и озадачил ты меня, Еди, — Джахан задумалась. — Пойти-то за него пошла бы, но постаралась бы на него и повлиять.

— Каким образом?

— Этого пока не могу сказать… Но одно знаю точно. Я бы не хотела, чтобы люди хихикали за моей спиной, что, мол, вон идет жена дояра.

Еди обрадовался тому, что нашел единомышленницу. И убедился в том, что был прав, отказавшись стать дояром.

— Дело даже не в том, мужская или женская это профессия, а в ее перспективности. Во многих других колхозах перешли на машинную дойку, а почему бы нам не сделать то же самое в нашем колхозе?! — заговорила увлеченно Джахан и вдруг осеклась. — Но я тебя пригласила сюда, Еди, по другому поводу.

— Я так и предполагал. Наверное, насчет той машины… — Еди сразу сник. — Ты скажи Кошеку, что я прошу у него прощения… И прошу тебя, не напоминай мне больше об этом.

— Да, черт с ней, с этой машиной. Я считаю, что это просто недоразумение. Я о другом, мне непонятно твое поведение. После того, как ты вернулся из города, где только ты ни пробовал работать и нигде не удержался. Я ведь все знаю. Поработал в поле, тебе там скучно показалось. Подался к строителям — не понравилось. Наконец пришел на ферму, там не поладил с Овезом. Как все это понимать?

Еди стал неузнаваем на глазах, куда девалась его веселость. Он сидел теперь бледный, нервно покусывая высохшие губы.

— Ты же ведь сама обо всем знаешь. Зачем спрашивать?

В его тоне явно проскальзывала нота вызова. Джахан даже опешила. «В чем же я перед ним провинилась? Обиделся на Кошека, так разбирайся с ним, причем тут я?» — подумала про себя и сказала:

— Что ты так ершишься, Еди? Я к тебе как к другу, а ты взъерошился. Ты пойми, я не придираюсь, и мне от тебя ничего не нужно. Ты ли, Кошек ли или Овез — все вы для меня едины. Но… нельзя же так, ходишь и косишься на всех, как объевшийся бык. Видите ли, обидели его, ох какой бедненький. — Джахан, выдержав паузу, уставилась на него, пытаясь понять, какова реакция. — Ты можешь мне сказать, что тебе по душе, чем бы хотелось заняться?! Хочешь, я переговорю с председателем? Поможем…

Еди молча заерзал на стуле.

— Ну что ты молчишь?

— Ты все сказала? Все? Тогда я пошел.

— Ладно, иди, только не забудь завтра вечером заглянуть снова сюда, ко мне. К тому времени я успею переговорить кое с кем…

Еди, хотя и ушел недовольным из библиотеки, но все же слова Джахан задели его за живое. Они заставили его крепко подумать о своей будущности: «Значит, поможешь, говоришь, Джахан?! Но хватит ли у тебя силенок на это? Да никакой помощи от вас не будет, только посмеетесь надо мной. Нет, лучше я помолчу. Я ведь мечтаю о совсем не простых вещах…»

На следующий день вечером Еди все-таки в назначенное время направился к Джахан и увидел перед ее дверью странную картину. Кто-то с гармонью через плечо подсматривал в замочную скважину, то, приложив ухо к двери, прислушивался к звукам, доносящимся из библиотеки. Странно, что же ему